«Особенность человеческой природы — контролируемое, разумное стремление к общению, которое и является источником естественного права. Мать естественного права — сама природа человека».
Помимо естественного, существует право волеустановленное: право народов и государственное право (...)
Далее я приведу только тезисы из Гроция.
1. Критерий оценки справедливости войны — соблюдение естественного права. Тут главная мысль, как мне кажется, — критерий оценки войн, критерий справедливости войны — НЕ право народов, НЕ право государственное (так как воюют различные народы и государства, и государственное право у каждого свое)...
2. Существует различие между причинами войн оправдательными (предлогами) и побудительными (собственно причины). Предлоги всегда явны, причины необходимо выявить...
3. «...чтобы защита была справедливой, она должна быть необходимой».
4. Для справедливых публичных войн Гроций ввел определение «торжественные войны». (Определение публичной войны — см. главу.)
5. Интереснейший частный вариант: Гроций вывел случаи, когда война является справедливой с обеих сторон. (А вот это, возможно, еще пригодится, например, для оценки Первой Чеченской...)
6. Различают войны, возникшие по несправедливой причине, и войны, в которые порок пришел извне, и ставшие вследствие этого тоже несправедливыми... (А уж это, по сути, что? — это свидетельство того, что природа войны может меняться в ее течении — еще один хороший аргумент в мою коллекцию опровержений Клаузевица, его фактически вреднейшего для СССР постулата о войне, как продолжении политики другими средствами...).
Если пафос первых глав книги выражен в слогане «Адольф Гитлер как трастовый управляющий ЗАО «Европа» и у всех германских подмастерьев аннулируются подложные «справки об участии в движении Сопротивления» (а точнее, поверх на стол кладется поднятая из архива Самая Большая Справка, о Самом Большом Движении Сопротивления — немецком), то нужно довести эти сопоставления до логического конца и признать: «Да, и в СССР мера участия в войне была различная у различных слоев».
Скажем сразу и прямо: речь пойдет прежде всего об одной интересной прослойке — «политработники» — и о ее (прослойки) дальнейшем расслоении. Как известно, в 1943 г. с упразднением института комиссаров партия от непосредственного руководства боевыми действиями была наконец отстранена. (А «подвиги» комиссара Мехлиса в Крыму все же заслуживают отдельного увековечивания, может, памятник когда-нибудь поставят, эдакую аллегорию: «Подлость и тупость , достигающие звезд».) И еще в одном вопросе, «воспитании масс», партия была хоть и не отстранена, но потеснена, разделив эту функцию с восстановленной Церковью. И вот остался этот странный «последыш»: «замполит», «политрук». Тут, правда, необходимы уточнения. «Замполит» роты, батальона — это такой же солдат, только более отважный и ответственный, «поднимающий в атаку» и т.д. «Замполит» полка, дивизии — случалось по-разному. А вот выше — это, как правило, та самая «счастливая» категория, подтверждающая: «устроиться» можно везде. «Кому — война, кому — мать родна». Наверное, это «закон жизни»: ну на любой, самой страшной войне отыщется эдакая «пазуха». В атаку не ходить, но и за руководство не отвечать. Подвез корочки партбилетов, проставил третью визу на наградных списках (не забыть вставить и фамилию... свою, олицетворяющую «роль партии»). И можно счастливо спать, наверняка даже и не думая, что тем временем «мир завоевывается для тебя»... А пока Мехлисы и Брежневы дремлют в политотделах армий и фронтов на пачках «Правды», ступеньки расчищаются, «лучшие гибнут». Сейчас мы подходим к вопросу, сформулированному 10 страниц назад: какая среда выдвинула лидера СССР в эпоху, когда «лучшие потеряны на войне»?
«В каждой части есть три дуба: замполит, парторг, завклуба!» — эту поговорку маршала Жукова я еще застал. Свидетельствую: в 1975—1977 годах этот афоризм со злым удовольствием повторяла вся армия. Но чем же ответил маршалу Жукову «дубленка» (так в одном анекдоте обыгрывалось «дуб Ленька»)?..
Отправленный в отставку, маршал Жуков написал книгу. Воспоминания. Его правда о войне. Отдал рукопись в издательство. Потекли годы молчания. И вот, намаявшись в ожидании, Георгий Константинович Жуков просит Косыгина помочь: «Уж и не знаю, где моя рукопись, последний раз послал письмо Брежневу. Ни ответа ни привета». Вот подлинник того письма:
«Уважаемый Леонид Ильич!
Обращаюсь к Вам с просьбой. В 1965 году я закончил разработку своих воспоминаний, над которыми работал несколько лет. Осенью 1965 года рукопись мною передана в издательство АПН.
По имеющимся сведениям, рукопись передана в отдел ЦК КПСС тов. Д. П. Шевлягину. Времени прошло много, а судьба моей рукописи мне не известна.
Очень прошу Вас, Леонид Ильич, дать указание по изданию моей рукописи. Очень хотелось бы издать книгу к 50-летию Советской Армии.
Маршал Советского Союза Жуков. 11 декабря 1967 г.».
Вот и следующее его письмо — Брежневу и Косыгину:
«Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Алексей Николаевич!
Прошло немало времени с тех пор, как АПН подготовило книгу «Воспоминания и размышления». Учтены все замечания и пожелания рецензентов.
Мне известно, что и отдел ЦК КПСС (тов. Степанов) дал свое весьма положительное заключение на мою рукопись.
Меня крайне огорчает ничем не объяснимая задержка в выходе книги в свет. Ведь это труд моей долголетней жизни.
Очень прошу Вашего вмешательства.
С уважением, Маршал Советского Союза Г. Жуков. 23 февраля 1968 г.».
Косыгин обещал помочь. И, наверное, выполнил бы обещание, но была преграда, неподвластная и ему. Об этом препятствии рассказала Миркина (работник издательства):
«Леонид Ильич Брежнев пожелал, чтобы маршал Жуков упомянул его в своей книге. Но вот беда, за все годы войны они ни разу ни на одном фронте не встречались. Как быть? И тогда был найден «выход». Находясь под Новороссийском, маршал Жуков якобы поехал посоветоваться с полковником Брежневым, но, к сожалению, того на месте не оказалось (такой выход придумали и сформулировали в редакции). «Умный поймет», — сказал с горькой усмешкой маршал. Эта нелепая фраза прошла во всех изданиях «Воспоминаний и размышлений» с первого по шестое включительно, как и в зарубежных изданиях. Только в седьмом издании она была опущена...»
Верстка была подписана в печать 24 декабря 1968 года. Рабочим в типографии рассказали, что маршал болен и хорошо бы поскорее выпустить книгу. Один из печатников воскликнул:
— Да мы круглые сутки работать будем! Мы с Жуковым воевали против фашистов, готовы работать в три смены хоть бесплатно!
В марте Миркина схватила первый теплый экземпляр, вышедший из машины типографии газеты «Правда», и помчалась на дачу к Жукову.
«Георгий Константинович поставил книгу на стол и долго смотрел на нее молча... Почти десять лет трудился над ее созданием маршал. Три года готовая рукопись лежала в «инстанциях». И вот книга родилась. Трудно передать чувство человека, который наконец-то держит в руках свою книгу. Для этого надо быть ее автором. Иногда сравнивают явление книги на свет с рождением ребенка. Похоже. Это тоже детище. Оно рождается в муках и приносит огромную радость, удовлетворение и облегчение. Книга Жукова была издана в 27 странах (к 1988 году), на 18 языках, миллионные тиражи раскупались очень быстро. Нетрудно представить, какой резонанс в печати вызвала эта книга, какой огромный поток писем хлынул в адрес Жукова. Георгий Константинович точно помолодел. Успех книги прибавил ему здоровья и бодрости. Огромная почта с благодарностями, советами, критикой и пожеланиями побудила маршала к немедленной подготовке второго издания...»
Что тут можно добавить? Только то, что приведен мною этот фрагмент— не «злопыхательства и очернительства» ради, а будет и еще один поворот сюжета, с привязкой — упоминанием Афганистана и «сухого закона».
Вот сама суть парадоксального расклада: «Большая война» — катарсис, источник новых мыслей о справедливом мироустройстве производит на человека действие очищающего страдания, — но, естественно, в той мере, в какой человек прикоснулся к этому страданию. Рядовой лейтенант со временем напишет то, что написали в итоге Бондарев, Астафьев...
Пьер Безухов с его «открытием» в 1812 году Платона Каратаева, конечно, всего лишь литературный герой, но за ним стоит и сам Лев Николаевич, соприкоснувшийся с народными страданиями, прошедший Крымскую войну. В этом смысле и «Севастопольские рассказы», да и «Война и мир» — это же «лейтенантская проза»!
Высшее руководство — другая форма участия в народной войне: непосредственно физического участия, «хождения в атаку», ранений им выпадало меньше, но интеллектуальное напряжение войны, возможно, и откроет им что-либо из будущего послевоенного политического справедливого устройства.