Читать интересную книгу Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

В его протекторате нет рабов.

И Луиза как-то упомянула, что Мюррей тоже почти решил проблему. А если так, то запрета на отмену рабства не существует.

– Именно. – Ллойд умеет угадывать мои мысли. – Еще пара десятков лет… дело не в запрете, который можно создать хоть сегодня, дело в восприятии самого института рабства. Медленнее, но надежней. Поэтому советую поставить другое условие.

Какое? Забота о Насте? О ней позаботятся, даже если у меня ничего не выйдет.

Мешок золота и остров в частное владение? На кой ляд он мне сдался?

Гарантии собственной безопасности? Их не будет.

Или не собственной?

– В таком случае я хочу знать, что Кайя не попытаются… ликвидировать без моего на то согласия.

А я вряд ли соглашусь.

– Вы не будете объективны, – предупредил Ллойд.

Именно. Поэтому шансов выжить у него прибавится.

Глава 18

Тени города

Никогда не иди туда, куда тебя подталкивают.

Девиз упрямого барана

После отъезда дока все разладилось, было вроде бы и прежним, но все равно иным. Пустоты стало много. Дом большой: шесть комнат и никого, кроме Меррон.

Каждый звук, как удар по нервам.

Порой начинает казаться, что она в доме не одна, и тогда Меррон замирает, вслушиваясь в происходящее вокруг. Она умеет различать шорохи и скрипы, вздохи старого дома, рожденные деревом и ветром. Потрескивает паркет. Ноет дверь, которую потревожил сквозняк, и он же шевелил шторы, выпуская из закоулков разума затерянные, какие-то чужие страхи.

Меррон тянет спрятаться. В шкаф. Платяной, благо, тот достаточно велик и ныне пуст. Летиция забрала почти все платья… а в шляпной коробке мыши свили гнездо, но Меррон не боится мышей.

А кого?

Она не знает. Только по вечерам зажигает свечи, больше, чем надо. Свечи же ныне дорого стоят, особенно если хорошие. Честно говоря, хорошие свечи на рынке уже не найти, как не найти и воск, бараний жир, бобровую струю и прочие важные ингредиенты.

И Меррон учится справляться со страхами.

Она ведь взрослая… от одиночества просто с ума сходит. Еще сны вернулись, не кошмары, но… лучше бы кошмары, от них не оставалось такого ощущения неудовлетворенности, чтобы одновременно и стыдно, и назад хотелось.

Успокоительное не помогало.

А в книгах, до которых получилось добраться, описываемые симптомы прямо указывали на начальную стадию «истероидного бешенства матки», которое, оставленное без лечения, грозило судорогами, параличом и полным безумием.

Пришлось менять распорядок дня. Теперь Меррон просыпалась рано, заставляя себя покинуть теплую кровать, умывалась холодной водой, делала дыхательную гимнастику – от истерии она не спасала, но помогала восстановить душевное равновесие – одевалась и спускалась в столовую. Завтракала одна, и холодная еда была до отвращения безвкусна, но Меррон ела, заставляя тщательно разжевывать каждый кусок. Запивала съеденное двумя пинтами имбирного чая с железной солью – через неделю от одного запаха подташнивать стало – и четверть часа проводила на полу с магнитом на животе.

И перебиралась в кабинет.

Конечно, все авторы сходились на том, что женщине с подобным диагнозом следует избегать любого, самого малого умственного напряжения. Однако Меррон рассудила, что лучше уж от истерии с ума сойдет, чем от безделья.

Как ни странно, но пациенты по-прежнему находили дорогу к домику вдовы Барнс, словно не видя разницы между доком и его племянником. Слушали. Или вот спорили. Или сомневались. Боялись. Грозились… смотрели с надеждой.

Док прав. Ничего сложного.

Все как в прошлом году… и раньше… день за днем. Пациенты. Книги, которые отвлекали от собственного состояния Меррон, отличавшегося отвратительной нестабильностью: сны то уходили, то возвращались. Лаборатория, что постепенно разрасталась. Летиция Барнс пришла бы в ужас, узнай она, для чего Меррон использует ее дубовые шкафы со стеклянными дверцами.

Или вот столик для игры в лото…

Банки. Склянки. Глиняные горшочки. Кувшинчики со смолой. И пучки трав, тех, что заготавливали еще летом. Их надо бы разобрать.

Растереть корневища сабельника и залить топленым жиром. Недели две постоит, и будет мазь от боли в костях. Если медного порошка добавить, то и для переломов сойдет.

Ромашка, багульник, корень фиалки и солодка – для облегчения дыхания. Одуванчик, мать-и-мачеха, душица и алтей – от кашля… Боярышник сердце укрепит. Полынные настойки нервы успокоят. Должны. В теории. Не помогают. И, вымещая непонятное самой раздражение, Меррон давит мраморной ступкой раковины, растирая в белый порошок. Раковин целый мешок… еще и мел есть. Но злости больше.

В конце концов, одиночество выгоняет из дому.

Ведет в трактир, но, переступив порог, Меррон понимает, что зря пришла. Дока нет. Летиции нет. И никого нет. Зачем тогда? Но упрямство не позволяет отступить. И Меррон садится за стол. Ей приносят горячее пиво с яйцом и медом, кровяные колбаски, гречкой фаршированные, и сухие крендельки.

Свежая еда вкусна.

Отвлекает… хотя мясное следует исключить из рациона: Меррон прописаны молоко, творог и сырые яйца. Без пива. Что за жизнь?

– Привет. – Вихрастый парень, чье лицо смутно знакомо, без спроса присаживается рядом и выставляет на стол темную бутыль. – Ты Мартэйнн, правильно?

– Да.

У парня хорошее лицо, ясное. И улыбается он радостно, словно бы нынешняя встреча – событие, которого он ждал.

– А я – Терлак. Будешь пить?

– Нет.

Ей и пива хватит, тем более непонятно, что в бутылке и, главное, какого этому Терлаку нужно.

– Да ладно, Марти. Тут все свои. Это – Одхэн.

Темноволосый парень чахоточного вида.

– И Брюс.

Брюс похож на Терлака, но выше и шире в плечах. И вид не такой благодушный.

– Мой братец, – заканчивает Терлак, разливая пойло по стаканам. Четыре принес.

– Извини. – Меррон свой отодвинула. – Мне нельзя. Здоровье слабое.

Одхэн фыркнул. Терлак засмеялся, показывая, что шутку оценил.

– Еще не привык жить один? – Он фамильярно двинул локтем под бок. – Сколько тебе?

Двадцать два.

Много это? Наверное. Но не Терлаку лезть в жизнь Меррон со своими советами. Она спокойно допила пиво, жалея лишь о том, что колбаски остыли. Да и жевать под пристальными взглядами этой троицы было неудобно. Но Меррон не уйдет. Не сейчас. Позже, когда сама решит, что пора уходить.

– Ладно. – Терлак протянул руку, показывая, что готов на мировую. Пожатие было крепким, даже чересчур. – Я понял. Ты не пьешь. Куришь?

– Нет.

– Правильный, значит.

– Да.

Вспомнилась почему-то та сигарета, с травкой. И Сержант, поджидавший в коридоре, глупый разговор… а потом нелепая свадьба и все остальное.

И то, что до свадьбы было, тоже.

Почему Меррон вообще с ним заговорила? Она никогда и ни с кем не разговаривала на балах. А тут вдруг… наверное, промолчи она, все сложилось бы иначе. Хуже? Лучше?

– Слушай, Марти… – Терлак не собирался отступать. Что ему нужно?

Не дом ли Летиции Барнс? Столовое серебро она увезла с собой. И фарфор тоже. И все более-менее ценное, конечно, если эта ценность была ограничена в габаритах.

Плохо, если дом собираются ограбить: Меррон вряд ли сумеет постоять за себя.

– Ты не злись. Мы – ребята простые. Дальше Краухольда не были…

– Я был, – тихо заметил Одхэн, но остался неуслышанным.

– …поэтому и знакомиться пришли по-простому. Слышали, что дядя твой в город отбыл…

Об этом, наверное, весь Краухольд слышал.

– …и тут ты… один… сидишь. Скучаешь. Тоскливо, должно быть? А нам втроем интересно.

– Что интересно? – Нет, все-таки внушала эта троица подозрения, однако, поразмыслив, Меррон решила, что вряд ли им нужен дом. Слишком многие видели их вместе с Меррон и, случись беда, вспомнят.

– А все интересно. Ты в городе был? И замок видел?

Была. Видела. Чтоб ему сквозь скалы провалиться.

– Может, даже протектора… правда, говорят, что он здоровый, как Брюс?

– Больше.

Уходить невежливо и… чего ради? Пустого дома, где Меррон никто не ждет? Люди подозрительны, но если дело не в них, а в самой Меррон? Ей сложно верить кому-то.

Но разговор еще не означает веры.

И Меррон не стала возражать, когда Терлак заказал пива, а к нему – сушеных рыбешек, крупной морской солью пересыпанных.

Разговор пошел почему-то не о городе и не о Меррон, как она того опасалась, но о совсем посторонних вещах. О близкой зиме. О ярмарке, которая, конечно, скучна, но в городе других развлечений нет. Разве что трактир вот… Одхэн занудно жаловался на жизнь. Брюс пытался рассказать смешную историю, но путался, забывал слова, и уже от этого становилось смешно.

Или от пива?

Но когда предложили накатить еще, Меррон все же отказалась.

До дома ее проводили.

И на прощание сунули в карман листок.

– Тут хорошие люди собираются. Говорят о том о сем, – сказал Терлак, похлопав по карману. – Послезавтра. Приходи. Будет интересно.