— Значит, не зря мы торопились, — говорит Василий Николаевич, подсаживаясь ко мне. — Вчера до полуночи сидели, костёр жгли, да напрасно: утром ждали — нету, ну и решили: не иначе — случилась беда. Давай собираться, харчей взяли на два дня, верёвки, собак с собою захватили. Долго ли тут обмишуриться!
Мы знали, что наше отсутствие вызовет беспокойство на стоянке, но что люди уже утром пойдут на поиски — этого я не ожидал. Тем дороже и приятнее был их неожиданный приход!
— Как же с карабином? Нельзя бросать! Надо искать, без ружья как в тайге?! — говорит Глеб.
— Оно верно, — подтверждает Василий Николаевич.
Все мы соглашаемся с ними. Отправляю Улукиткана за печёнкой к убитому барану, а остальных веду к месту катастрофы.
«Веду»… Как громко сказано. Это они меня ведут, поддерживая. Как отяжелели шаги, будто целую вечность не ходил! Да и земля под ногами потеряла прежнюю устойчивость.
Ориентиром мне служит утёс с вогнутым западным склоном, напоминающим амфитеатр, откуда бараны любовались закатом. По нему без труда нахожу убитых вороном цыплят, а затем и край гребня.
Только теперь, заглядывая вниз, я понял, какому безрассудному риску подвергал себя, подчинившись охотничьей страсти.
Василий Николаевич наклоняется над пропастью, морщит лоб, чешет затылок, удивляется.
— Эко, недобрая занесла вас сюда! Стоило из-за барана так рисковать! — говорит он. Но в голосе его фальшь, ведь сам он из-за добычи чёрт знает куда полезет! — Ну что ж, — добавляет он, — надо спускаться… Поищем потерю.
Я остаюсь на гребне.
Василий Николаевич, Трофим и Глеб сбрасывают котомки и скрываются за гранью отвесных утёсов. Гул падающих в пропасть камней пробуждает дремлющие в полуденной тени скалы. Изредка слышны голоса товарищей.
День, кажется, прекратил свой бег, застыло над землёю горячее солнце.
Наконец, из-за развалин показывается голова Василия Николаевича.
— Карабин видно, да достать-то его не знаем как. Сбросьте верёвку, — кричит он мне.
Долго ещё снизу доносится говор вместе с грохотом скатывающихся в бездну обломков. Потом вдруг голоса стихают, шорох камней приближается, показываются люди.
За плечами у Глеба я вижу свой карабин. Что с ним сталось! Ложе всё во вмятинах, мушка сбита, прицельной рамки нет. Но он ещё способен стрелять, а это самое главное. Остальное отремонтируем.
Через несколько минут мы уже медленно шагаем по крутой россыпи, взбираясь на верх гребня.
Сам удивляюсь, что силы начинают возвращаться. Всё-таки друзья помогают мне.
На гребне нас поджидал Улукиткан с печёнкой, но товарищи не хотят терять времени на обед, решают добираться до лагеря.
Василий Николаевич остаётся со мною «сопровождающим», остальные уходят быстрее. По пути они захватят мясо убитого Улукитканом молодого барана.
Стихают последние дуновения ветра, редкие голоса птиц, и беспредельная тишина словно убаюкивает просторы. Сколько торжественности, великолепия в этих встречах двух начал. Посмотрите, какими красками играют последние лучи угасающего дня, как в густой пурпур опускается солнце, как покорно погружаются горы в густые сумерки.
Ещё несколько минут какого-то равновесия, и день уходит. Затухающее солнце посылает на мир последний вздох успокоения.
Мы пересекаем котловину, где наблюдали с Улукитканом «мальчишник», и не торопясь добираемся до крутого спуска в ущелье.
Надо отдохнуть. Садимся лицом к закату.
Василий Николаевич достаёт бинокль и начинает осматривать горизонт.
Видимость изумительная. С каким-то откровением дальние горы приближаются к нам, и на их крутых склонах становятся различимыми выступы скал, морщины. Даже отдельные деревья!
— Неужто мне мерещится? — говорит вдруг Василий Николаевич, не отрывая бинокля от глаз и продолжая осматривать горизонт. — Кажется, я вижу пирамиду… Ей-богу, вижу! Взгляните-ка вон на тот комолый голец.
Я беру бинокль, кладу его на камень для большей устойчивости и пристраиваюсь к нему лёжа.
Да, это действительно пирамида, но ещё не законченная: поднято только две ноги с болванкой. Ниже на выступе ясно виднеется белое пятно, -кажется, палатка.
— Наши, да? — не терпится Василию Николаевичу.
— Вероятно, Пугачёв со своим подразделением, больше некому.
У моего спутника радостью загораются глаза. Он долго смотрит на вершину гольца, чётко видимую на фоне затухающего заката. Мысленно Василий Николаевич уже там, у Пугачёва, нашего общего большого друга и неугомонного исследователя.
Близко люди!…
Теперь у нас не может быть иного решения: на запад по хребту на встречу с Пугачёвым. Он своим появлением на Становом облегчит нашу задачу.
Мало-помалу тускнеют, гаснут печальные отблески вечерней зари. Горы погружаются в сумрак. На смену дня из таинственных расщелин выходит ночь. На душе вдруг стало свободно и легко.
Мы с Василием Николаевичем спускаемся с гольца и пробираемся по стланиковой непролазной чаще, чуточку освещённой скупым мерцанием звёзд. Над нами необъятные небеса и тени пустынных гор. Белёсый туман, сползающий с отрогов, копится в бесконтурной тьме ущелья. Он встречает нас холодящим прикосновением и уводит в свой сказочный чертог.
В потёмках бродим ручей на дне каменистой ложбины и взбираемся на берег. Мои ноги еле-еле передвигаются. Вдруг из тьмы доносится запах отварной баранины. Сразу обнаруживается пустота в желудке. Одежда цепляется за сучья, то и дело попадаем в плен густо сплетённых стволов. Но запах надёжно ведёт нас к цели. Вот и знакомая марь. Яркий свет костра просверливает мрак и, не потухая, горит впереди, приветливо мигая запоздалым путникам.
Идём по кочковатой земле, торопимся. И опять туман настигает нас. Всё снова исчезает, ни звёзд, ни огонька, ни каменных истуканов… Кажется, не добраться нам сегодня до костра, до бараньего мяса, до покоя!
Под ногами чёрным серебром плещется вода. Кое-как иду, задерживая своей медлительностью Василия Николаевича.
Какая-то странная сегодняшняя ночь: то она обвеет тебя приятной негой, то вдруг окутает проклятым туманом. Где же наш отдых, сколько шагов, километров, часов до него?
Силы покидают меня. Хочу присесть, ищу под собою подходящую кочку и на этом думаю закончить мучительный путь, но совершается чудо: туман вдруг расступается, лёгкий ветерок подбирает с мари жалкие, его лохмотья. И снова над нами играют небесные светлячки, тайга дышит ночной, бодрящей свежестью, и впереди, совсем близко, ярко пылает костёр.
Вот и лагерь.
Нас давно ждут. Накрыт «стол». Над огнём котёл со свежим бараньим мясом, пахнет только что испечёнными пшеничными лепёшками.
— Пугачёва обнаружили, — бросает сдержанно Василий Николаевич, пристраиваясь к костру покурить.
Все поворачиваются к нему, а Трофим, вытянув по-гусиному шею, с удивлением заглядывает в лицо Василия Николаевича.
— Что ты сказал?
— Пугачёва обнаружили на гольце, привет тебе прислал.
— Рехнулся ты, что ли, откуда ему взяться? — и он вопросительно смотрит на меня.
— Пугачёв здесь в горах, километров сорок по прямой. Строит пункт.
— Тогда совсем хорошо! Давайте заедем? Вот обрадуется!
— Непременно, это наша обязанность. Да и повидаться надо с ним, как он там командует своими богатырями?
После чая долго не могу уснуть. В голове новые планы. А что, если с кем-нибудь уйти без оленей к Пугачёву? Надо ж захватить его на гольце, иначе заберётся далеко — не найдёшь.
Меня сразу всего захватывает это решение. Я готов. Засыпаю с мыслями о предстоящем походе.
Сон был всего лишь короткой передышкой. Прибежали олени и с ними полчища гнуса. Улукиткан разжёг дымокуры, и только тогда люди выбрались из пологов.
У меня болезненно распухли дёсны. Это серьёзно осложняет решение идти к Пугачёву, заставляет на день задержаться на перевале. За чаем я рассказываю о своём плане, и мы сообща его разбираем. Кто-то один пойдёт со мною. Остальные, во главе с Улукитканом, поведут караван вниз по Иваку до слияния этой реки с Утуком. Но если по пути найдут след Пугачёва, — свернут к нему, и там мы все встретимся.
Трофим усаживается за рацию. Вызывает штаб, просит радистов всех полевых партий следить за переговорами.
Я сообщаю о том, что в горах мало снега. Даю команду приступить к заброске грузов. И, наконец, разрешаю полностью разворачивать геотопографическую работу на Становом восточнее Ивакского перевала.
Моё сообщение как бы подытоживало наш тяжёлый путь в эту дикую горную страну, через безбрежные пустыри, с вечно стылой землёю, с кочковатыми марями. Мы достигли, чего хотели, но путь ещё далеко не закончен.
— Кто же пойдёт со мною? — обращаюсь я ко всем.
-- Конаться и попусту спорить не будем, очередь Трофима. У него новые сапоги, а мои ичиги не выдержат такого похода, -- говорит Василий Николаевич с явным сожалением.