Только на другой день Минда сама вышла оттуда.
Их оказалось восемь, этих самых щенят. И сплошь одни чистокровные, гладкие, черные доберманы.
Раз их целых восемь, придется часть прикончить.
— Эй, каменщики, кто из вас возьмется утопить несколько слепых щенков?
— Что вы? Мне никогда не приходилось, — слегка побледнев, отвечает каменщик.
— Бетонщики, вы такие молодцы: не утопит ли кто из вас несколько щенков?
— Этого я не могу, — отвечает бетонщик. — Духу не хватит.
В конце концов их утопил молодой садовник с девичьими глазами.
Теперь Минда выкармливает двух оставленных ей доберманов. Она гордится ими, как полагается, и лижет их глупые, черные, блестящие головки с желтыми пятнышками над глазами. Господи, Минда, где ты только взяла это добро?
Минда виляет хвостом особенно радостно и гордо.
1926–1927
Ирис
© перевод В. Мартемьяновой
Произошло это прошлой осенью, но как — по-видимому, навсегда останется тайной. Словом, знатоки предупредили меня, что у Ирис не должно быть щенков дважды в год, потому как от этого у нее либо начнется чахотка, либо что еще. Поэтому, когда пришла пора принять меры предосторожности, Ирис стала предметом нашего неусыпного надзора, ее отдалили от всех соблазнов прекраснейшего из миров и сопровождали повсюду, как монастырскую послушницу. Собаку ни на секунду не оставляли одну; все время ее кто-то забавлял, швырял камешки, бегал с ней взапуски по газону, чтоб она не заскучала. После чего в течение восьми недель Ирис полнела, толстела, а в последний день залезла в конуру, где и произвела на свет четырех щенят. Сколько ни проживи я на свете — но так, наверное, и не пойму, как это могло случиться; поистине, природа всемогуща. Если тут и можно кого подозревать, то только лишь соседского немецкого овчара, огромного, как телок, либо соседского пинчера, почтенного старца, которого, кроме доброй еды и хронических расстройств простаты, ничто не заботит. И то и другое предположение крайне неправдоподобны; в обоих случаях, разумеется, вырастут отвратительные поскребыши и бастарды, которых я прикажу утопить, если, конечно, найдется, человек, который мог бы это сделать.
Итак, повторяю, природа всемогуща и непостижима. Щенята, рожденные столь нелегальным образом по своеобразной прихоти природы, оказались чистокровными и совершенными фокстерьерами, и спустя несколько недель ветеринар назначил за них бешеные деньги, на которые можно было бы приобрести жеребца-однолетку либо подержанный мотоцикл. Я оставил только двух щенков, и, согласно алфавитному порядку, назвал их Целдой и Цитронеком. У меня уже есть кое-какой опыт в этом деле; по-моему, существует два всеобщих закона, — правда, один несколько противоречит другому, но в этом повинен не я, а сами щенята.
1. Все щенята одинаковы; они родятся с одинаковыми привычками и растут по одинаковым правилам игры. Все лезут, куда не положено, делают по семьдесят семь лужиц в день, рвут на людях чулки, грызут что ни попадя — стулья, например, поводки, мыло, ковры и пальцы, — спят в корзинах с чистым бельем, каждые пять минут зовут на помощь, учатся лаять и затихают, только нанеся вам совершенно непоправимый урон. Все это — неумолимый закон природы, имеющий силу для всех на свете щенков.
2. И напротив — каждый щенок со дня рождения не похож на других ни мордой, ни способностями, ни душевным складом. Один родится рассудительным и склонным к задумчивости; другой сразу обнаруживает себя легкомысленным, забиякой и разбойником; третий — плакса и вечно обиженный себялюбец; четвертый — добряк и растяпа. Среди щенков наблюдаются холерики, меланхолики, сангвиники, флегматики; характеры пикнического типа и раздвоенные, героические и озорные; щенки деловитые и сентиментальные, натуры ахиллесовы и одиссеевы, темпераменты пылкие и бесстрастные, характеры замкнутые и характеры общительные. Все щенки на свете делают одно и то же, но каждый — по-своему. Извечно сходство и бесконечно разнообразие всего сущего.
* * *
Но есть, однако, и закон, который правит судьбами собачеев. На первой стадии, пока щенята еще слепые и непрерывно сосут мамашу, — собачей ограничивается мимолетным визитом и несколькими благосклонными словами, обращенными к сияющей роженице. На стадии второй кривая интереса резко скачет вверх; хозяин шумит, что этих щенков он ни за что никому не отдаст, что они прелесть, что таких именно щенков еще не знала история человечества, что он всех оставит себе — и баста. Наконец, на третьей стадии вышепоименованный воспитатель пишет либо трезвонит по телефону всем, кому он на первой стадии обещал щенков, чтоб они как можно скорее присылали за своими питомцами: «Не лишайте себя радости, потому что щеночек ваш теперь так мил, так мил, и хорошо бы вам уже сегодня унести его к себе домой, чтобы вы могли всласть им насладиться». Почти всегда щенят раздают даром с бросающейся в глаза торопливостью и чрезмерными уверениями, что это чудесный и милый зверек, который ни о чем ином и не помышляет, как только доставить радость своему хозяину. Напротив, новый обладатель вышеозначенного щеночка, осчастливленный тем, что милый зверек, облизав ему нос, принялся жевать ухо, рассыпается в выражениях восторга и бесконечной благодарности и с видимой поспешностью откланивается, чтоб даритель как-нибудь не передумал. Растроганный даритель между тем со вздохом облегчения запирает за ним дверь: «Слава богу, одного сплавил».
Новый обладатель щенка тоже проделывает определенный путь развития, предначертанный в книге судеб. Первые дни он просто в восхищении от всего, что проделывает бесподобный зверек.
— Мы все его обожаем, — докладывает он прежнему опекуну, — он к нам уже привык и засыпает только в нашей постели; я дал ему свои домашние туфли, — пусть играет, — и, знаете, он с ними уже расправился! Они пришлись ему по вкусу! А как он на своих маленьких ножках гоняет кур! А какой упрямец! Какой непоседа! Мы вам так признательны…
Две недели спустя:
— Послушайте, да он ужасный негодник, с ним приходится возиться целыми днями… Вы подумайте, он желает спать только на постели… Я хотел было его согнать — а он меня укусил… Всыпать бы ему, да вряд ли уже отучишь… О, иногда он опрятен, я думаю, у него выработается эта хорошая привычка; как вы считаете?
Еще две недели спустя новый обладатель в смущении покашливает, будто готовясь со всей деликатностью сообщить нечто неприятное о ваших детях:
— Просто и не знаем, как с ним быть; он уже совсем большой, а вытворяет невесть что… Мы бы с радостью водили его на поводке, да он, пожалуй, еще удавится… Гоняется за детьми… Сожрал кусок ковра… Будьте добры, посоветуйте, что с ним делать?
Вот доподлинная история поколения Ц:
Ц 1 (у молодой хозяйки). Страшно милый. Кусает за нос. Сожрал у экономки туфлю. Сожрал у экономки вуаль. Растет как на дрожжах. Глисты. Сожрал еще одну туфлю и чулок. Вызывает всеобщее восхищение. Угодил под машину. Сожрал хозяйкину шляпу и не может ее переварить. Страшно подвижный. Отдали в собачью школу. Через три недели вернулся ученый: ходит на поводке, умеет служить и меньше жрет туфель.
Ц 2 (у врача). Страшно мил. Целыми днями не слезает с колен. Сожрал у пациента в приемной шляпу. Еще одну шляпу. Снова шляпу. Переведен в сад, но выкапывает подряд все саженцы. Отстоял dente unquibusque[60] свое единоличное и неотъемлемое право на постель. Гоняет соседских кур. Хватает пациентов за икры. В наказание заперт на плоской крыше, проел крышу, вернее, прогрыз в ней дыру. Отдавали на воспитанье леснику, но после короткого знакомства лесник отступился, давая понять, что теперь у него для песика нету времени, потому как, дескать, теперь он должен наблюдать за посадкой лесных культур. Отныне Ц 2 — полновластный хозяин в доме и в саду; стоит только подступиться к нему с вежливыми упреками, он скалит зубы и отстаивает свою позицию. Дальнейшая его судьба между тем не определена, но думаю, что он не поддастся. Такой породистый песик. Такая порода, бог мой!
Нет, Ирис, больше это тебе не пройдет. Теперь ты не сделаешь без нас и шагу. Видишь ли, мы желаем тебе добра. Не расстраивайся, и у нас, людей, бывают огорчения. Ляг у моих ног и погрусти. Усни и проспи эту окаянную весну.
Дашенька, или История щенячьей жизни[61]
© перевод Б. Заходера
1
Когда она родилась, была это просто-напросто беленькая чепуховинка, умещавшаяся на ладошке, но, поскольку у нее имелась пара черненьких ушек, а сзади хвостик, мы признали ее собачкой, и так как мы обязательно хотели щенка-девочку, то и дали ей имя Дашенька.
Но пока она так и оставалась беленькой чепуховинкой, даже без глаз, а что касается ног — ну что ж, виднелись там две пары чего-то; при желании это можно было назвать ножками.