Читать интересную книгу Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки - Карел Чапек

— Куда? — перебила она.

— Да туда, где фильмы делают, знаете? — ответил я. — Они играют и танцуют для кино; денег у них куры не клюют, и все на них любуются — слава на весь мир, мадемуазель! Все русалки и вилы давно в кино перешли, и все водяные и лешие, сколько их ни есть. Если бы вы только видели, какие на этих вилах туалеты и драгоценности! Никогда б не надели они такого простого платья, как на вас.

— О! — возразила русалка. — Наши платья ткутся из сияния светлячков!

— Да, — сказал я, — но таких уж не носят. И фасон теперь совсем не такой.

— С шлейфом? — взволнованно спросила русалка.

— Не сумею вам сказать, — сказал я. — Я в этом плохой знаток. Но мне пора уходить: скоро рассвет, а, насколько мне известно, вы, русалки, появляетесь только в темноте, правда? Итак, всего доброго, мадемуазель. А насчет кино подумайте!

Больше я этой русалки не видел. Думаю, ее сломанная берцовая косточка хорошо срослась. И можете себе представить: с тех пор русалки и вилы перестали появляться в Ратиборжской долине. Наверно, перешли в киностудии. Да вы сами в кино можете заметить: кажется, будто на экране двигаются барышни и дамы, а тела у них никакого нет, потрогать нельзя, всё — сплошь из одних лучей: ясное дело — русалки! Вот отчего приходится в кино гасить свет и следить за тем, чтоб было темно: ведь вилы и всякие призраки боятся света и оживают только впотьмах.

Из этого также видно, что в настоящее время ни призраки, ни другие сказочные существа не могут показываться при дневном свете, если только не найдут себе другой, более дельной профессии. А возможностей у них для этого хоть отбавляй!

Господи, мы с вами так заболтались, дети, что совсем забыли о волшебнике Мадияше! И не мудрено; ведь он не может ни шепнуть, ни губами пошевелить: сливовая косточка все сидит у него в горле. Он может только потеть от страха, пучить глаза и думать: «Когда же эти четыре доктора помогут мне?»

— Ну-с, господин Мадияш, — сказал наконец доктор из Костельца. — Приступим к операции. Но сперва нам надо вымыть руки, так как для хирурга самое главное — чистота.

Все четверо принялись мыть руки: сперва вымыли в теплой воде, потом в чистом спирте, потом в бензине, потом в карболке. Потом надели чистые белые халаты… Ой, миленькие, сейчас начнется операция! Кто боится, пускай лучше закроет глаза.

— Винцек, — сказал доктор из Горжичек, — подержи пациенту руки, чтоб он не шевелился.

— Вы готовы, господин Мадияш? — важно спросил доктор из Упице.

Мадияш кивнул головой. А сам ни жив ни мертв, колени трясутся от страха.

— Тогда приступим! — провозгласил гроновский доктор.

Тут доктор из Костельца развернулся и дал волшебнику Мадияшу такого тумака, или леща, в спину, что загремело так, будто гром грянул, и в Находе, Старкоче, даже в Смиржицех народ стал оглядываться, не начинается ли гроза;

земля затряслась, и в Сватонёвицах обвалилась галерея в заброшенной шахте, а в Находе закачалась колокольня;

по всему краю до самого Трутнова, Полице и еще дальше вспугнулись все голуби, все собаки залезли от страха к себе в конуру и все кошки спрыгнули с печи;

а сливовая косточка выскочила у Мадияша из горла с такой огромной силой и скоростью, что залетела за Пардубице и упала только возле Пржелоуче, убив в поле пару волов и уйдя на три сажени два локтя полторы стопы семь дюймов четыре пяди и четверть линии в землю.

Сперва выскочила у Мадияша из горла сливовая косточка, а за ней слова: «…тюх нескладный!» Это была застрявшая половина той фразы, которую он хотел крикнуть веснушчатому Винцеку: «Ах ты, пентюх нескладный!» Но она не улетела так далеко, а упала тут же, за Козефовом, перешибив при этом старую грушу.

После этого Мадияш разгладил усы и промолвил:

— Очень вам благодарен!

— Не за что, — ответили четыре доктора. — Операция прошла удачно.

— Только, — прибавил упицкий доктор, — чтобы совсем избавиться от этой болезни, господин Мадияш, вам надо сотню-другую лет отдохнуть. Настоятельно рекомендую вам, как и гавловицкому водяному, переменить воздух и климат.

— Я согласен с коллегой, — поддержал гроновский доктор. — Вы нуждаетесь в обилии солнца и воздуха, как принцесса Сулейманская. Исходя из этого, я горячо советовал бы вам пожить в пустыне Сахаре.

— Я, со своей стороны, разделяю эту точку зрения, — добавил костелецкий доктор. — Пустыня Сахара будет для вас чрезвычайно полезна, господин Мадияш, уже по одному тому, что там не растут сливы, которые могли бы явиться серьезной угрозой вашему здоровью.

— Присоединяюсь к мнению уважаемых коллег, — сказал доктор из Горжичек. — И уж раз вы — чародей, господин Мадияш, так в этой пустыне вы получите возможность исследовать и продумать вопрос о том, как наколдовать в ней влагу и плодородие, чтобы там могли жить и работать люди. Это была бы прекрасная сказка.

Что оставалось делать волшебнику Мадияшу? Он вежливо поблагодарил четырех докторов, упаковал свои волшебные чары и переехал с Гейшовины в пустыню Сахару. С тех пор у нас нет ни чародеев, ни колдунов, и это очень хорошо. Но волшебник Мадияш еще жив и размышляет над вопросом о том, как бы наколдовать в пустыне поля и леса, города и деревни. Может быть, вы, дети, дождетесь этого.

Были у меня собака и кошка[54]

(рисунки Карела и Йозефа Чапеков)

Минда, или О собаководстве[55]

© перевод Д. Горбова

Человек заводит себе собаку по одному из следующих мотивов:

1) чтобы производить эффект в обществе;

2) для «охраны»;

3) чтобы не было чувства одиночества;

4) из интересов спортивно-собаководческих;

5) наконец, от избытка энергии: чтобы быть хозяином и повелителем собственной собаки.

Что касается меня, я завел себе собаку главным образом от избытка энергии, очевидно, испытывая желание иметь у себя в подчинении хоть одно живое существо. Короче говоря, однажды утром ко мне позвонил человек, волочивший на поводке что-то рыжее, косматое и, видимо, твердо решившее никогда не переступать порог моего дома. Посетитель объявил, что это — эрдель, взял этот щетинистый, грязный предмет на руки и перенес его через порог со словами:

— Иди, Минда!

(У этой сучки есть паспорт, где вписано какое-то другое, более аристократическое имя, но ее почему-то всегда называют Миндой.) Тут показались четыре длинные ноги, с необычайной быстротой тут же убежавшие под стол, и стало слышно, как что-то там внизу, под столом, дрожмя дрожит.

— Это, милый мой, порода! — промолвил посетитель тоном знатока и с невероятной поспешностью покинул нас обоих на произвол судьбы.

До тех пор я никогда не думал, как достают собак из-под стола. По-моему, обычно это делается так: человек садится на пол и приводит животному все логические и чувствительные аргументы в пользу того, что оно должно вылезть. Я попробовал сделать это с достоинством, повелительным тоном; потом стал просить, подкупая Минду кусочками сахару, — даже сам прикинулся песиком, чтобы ее выманить. Наконец, видя полную безуспешность всех этих попыток, залез под стол и вытянул ее за ноги на свет божий. Это было неожиданное грубое насилие. Минда осталась стоять, подавленная, трепещущая, словно оскорбленная девушка, и пустила первую предосудительную лужицу. А вечером она уже лежала в моей постели и косилась на меня своими прекрасными, ласковыми глазами, как бы говоря: «Не стесняйся, ложись под постель, голубчик. Я позволяю».

Однако утром она убежала от меня через окно. К счастью, ее поймали рабочие, чинившие мостовую.

Теперь я вожу ее на поводке подышать свежим воздухом

и при этом привлекаю к себе лестное внимание, всегда вызываемое наличием у тебя породистой собаки.

— Погляди, — говорит какая-то мамаша своему ребенку, — вон собачка!

— Это эрдель, — обернувшись, слегка уязвленный, бросаю я.

Но больше всего раздражают меня те, кто мне кричит:

— У вас красивая борзая. Но почему она такая лохматая?

Она тянет меня куда ей вздумается: у нее чудовищная сила и самые неожиданные интересы. То вдруг начнет волочить меня по кучам глины, по свалкам предместья. Добродушные пенсионеры, видя, как мы мечемся каждый на своем конце поводка, безнадежно опутавшего нам ноги, укоризненно говорят мне:

— Зачем вы ее тянете насильно?

— Это я ее тренирую, — поспешно отвечаю я, увлекаемый к другой куче.

Что касается охраны, то это правильно: человек на самом деле приобретает собаку для охраны. Он настороженно ходит за ней по пятам, не отходя почти ни на шаг; охраняет ее от воров и от всех, кто к ней враждебно относится, кидается на каждого, кто ей угрожает. Поэтому уже с давних времен символом верности и бдительности является человек, стерегущий и охраняющий свою собаку. С тех пор как у меня завелась собака, я, как говорится, сплю вполглаза: все слежу, как бы кто не украл у меня Минду. Захотела она гулять — иду; захотела спать — сижу и пишу, насторожив уши, чтобы звука не пропустить. Подойдет ли к нам чужая собака — ощетиниваюсь, ощериваюсь, угрожающе рычу. Тут Минда оборачивается на меня и начинает вертеть остатком хвоста, видимо говоря: «Я знаю, что ты здесь и охраняешь меня».