Читать интересную книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев

Моторист с подбитого катера, огромный и неуклюжий парень, занимавший окопчик за Горбанем, вдруг сполз на дно траншеи и, уткнувшись головой в стенку, застонал. Моторист вел себя не совсем так, как нужно, все высовывался из‑за прикрытия, балагурил. И вот, кажется, подцепила пуля. Он прижал к боку руку и сквозь крупные пальцы, вымазанные тавотом, проступила густая, клейкая кровь.

— Сашка, помоги.

Горбань бросился к раненому, бранчливо, но очень ловко перевернул его на спину, стащил кожаную куртку и, закатав поверх смуглого его живота тельняшку, принялся окручивать сразу же окровянившееся тело тонкой полоской розоватой марли.

Вскоре появилась сестра, девушка с круглыми, как У куклы, глазами и рыжими завитками волос, упавшими на воротник. Батраков знал эту девушку из пульроты Степняка, прикомандированную к ним из бригады Потапова после новороссийских боев.

— Алло! Алло! Я у телефона! — неожиданно, с веселым девичьим озорством крикнула она, размахивая санитарной сумкой, чтобы разогнать дым. — А вот голубчик–субчик. А–ай–ай, какая неосторожность!

Девушка отстранила плечом Горбаня, вставшего с перепачканными кровью руками, которые он держал на весу, и наклонилась над раненым. Заботливо взяла она в обе руки голову моряка, прижала к себе.

— Ничего, ничего, кудрявый…

И ловко принялась за перевязку.

Бой разгорался влево, там, где был стык с армейской пехотой. Ухающие, тяжелые звуки летели оттуда. Батраков физически, реально ощущал эти звуки, точно в стык вбивали и вбивали костыли каким‑то чудовищным паровым молотом. Такого молота и на Кировском заводе у них не было. Оттуда неслось: ух–ух–ух. Земля тряслась.

Высокий гвардеец в одной фланелевке с широкими плечами и тонкой, как у горца, талией бежал по траншее, почти не пригибаясь. Он высматривал человека с красным околышем фуражки. Наконец он нашел комиссара среди всех этих одинаково закопченных людей.

— Ворвались немцы, товарищ комиссар, — выпалил он, сдерживая порывистое дыхание. — От лейтенанта Курилова! Товарищ лейтенант просит подмогу…

Батраков понял, что там плохо. Курилов не стал бы напрасно просить поддержки. Но чем помочь? Снимать отсюда людей нельзя, атака готовилась по всему фронту.

— Цыбин там?

— Старший лейтенант Цыбин ранен, товарищ комиссар.

— Ранен?

— Во время контратаки. Ранен и лежит впереди…

— Где впереди? Ты что‑то путаешь, брат?

— Впереди лежит, раненый. Кажется в ноги. Не доползти…

— Погоди, — Батраков все ближе и ближе притягивал к себе связною. Глаза Батракова стали сразу холодными и безжалостными.

— Передай лейтенанту Курилову, чтобы принял пока автоматчиков. И передай ему: отходить некуда. Если продержится, — придет поддержка. Не продержится… Не нужна нам, понимаешь, нам будет тогда поддержка. Ничего не нужно. Понял? Передай лейтенанту — Букреев подойдет с Тамани.

— Капитан Букреев? — моряк облизнул пересохшие губы, и лицо его стало сразу другим, словно вымытым… — А разве их не того?

— Что не того?

— Не потопили?

— Букреев подойдет с Тамани, Обязательно подойдет, — как бы убеждая самого себя, повторил Батраков. — План такой… Иди с ним, Саша. Если там будет совсем того… Прибежишь тогда. Сам тогда пойду. Ну, айда, ребята.

Горбань и гвардеец ушли.

Девушка, перевязавшая раненого моториста, приподняла его, помогла уцепить себя за шею. Она нагнулась, и рука моряка прихватила ее волосы на затылке. Она пыталась осторожным поворотом головы высвободить их. Заметив взгляд комиссара, перед которым она, как и все девушки их батальона, робела, она растерянно улыбнулась и затем сразу короткими своими ручками обняла раненого, рывком поставила его на ноги и повела.

— На буксире, товарищ комиссар, — сказал виновато моторист, — цилиндры не сработали.

— Пока не ведите в госпиталь, — приказал Батраков, — положите в нише, ближе к берегу.

— Есть положить в нишу, — прошептала девушка, не глядя на комиссара.

Артиллерия снова начала обрабатывать плацдарм. Теперь шумы куриловского фланга погасли. Везде стало громко, как выразился бы Горбань. Казалось, люди теперь были разобщены стеной густых, железных звуков, вихрями разрывов и воем — всем тем, что приносит с собой ураганный артиллерийский огонь.

Никого близко не было. Отпустив ординарца, Батраков ощутил гнетущее чувство одиночества. Если раньше к нему обращались за помощью, за приказом, то теперь наступил момент, когда каждый знал свою обязанность: биться, не сходя с места. Сейчас, при нарастании огня и пехотных атак, не было необходимости кого‑то убеждать, кому‑то приказывать. Люди сами знали свои обязанности и приготовились ко всему.

И в этот момент, когда впору только следить за своим скорострельным оружием, за мгновенным перемещением целей, Батраков вспомнил о семье. Эти близкие люди, оставленные им далеко–далеко, промелькнули в его сознании удивительно ясно и… исчезли. Потом снова вернулись. Они принесли знакомое сладостное состояние духа и помогли ему сосредоточиться. Они как бы благословили его на подвиг и были вместе с ним. Он дрался сейчас за них, за жену, за сына, убитого голодом, за нарушенный мир его души… Подполз Линник, покачивая своим коротким, мясистым телом и по–тюленьи загребая ладонями. «Зачем он к нему? Неужели не выдержал этот человек, образец спокойствия и разумной отваги? Не хотелось разочаровываться в нем, может быть, в последнюю минуту. Нет, Линник не должен ничего говорить. Если и умереть, то с мыслью, что он до конца оставался настоящим бойцом и коммунистом».

— Товарищ комиссар! — парторг тяжело привалился к нему.

— Назад, Линник! Пришло время выполнить клятву. Каждый отступивший…

— Глуховат… эх–ма глуховат… — бормотал Линник.

Дотянувшись к комиссару, заорал во всю силу своего голоса:

— Корабли…

— Не жди сейчас кораблей… Не разводи панику.

— Корабли! — Линник стиснул его за плечи и рывком повернул назад, к проливу.

Туда давно не оглядывался Батраков, чтобы не расстраиваться. Оттуда, от моря, он сам, взвесив всю обстановку, не ждал помощи раньше ночи. И вот, обернувшись назад, он увидел: ныряя в валах зыби, строем фронта подходили корабли. Батраков, не веря еще своим глазам, приложился к биноклю. Вот, на тонком флагштоке корабля Курасова взвился флагманский флаг. Значит там был командир высадки Звенягин! Он вел свою эскадру наперекор всему, не дожидаясь сумерек, ночи. Его, звенягинский, стиль.

Растрепанный дым относило по норду.

Последние лучи заходящего солнца промчались сквозь багровую облачность, и на общем голубовато–сером фоне моря и темных кораблей вспыхнули яркие звездочки–блестки — не то снарядных гильз, не то зеркал сигнальных ламп. Светлячки перебегали от корабля к кораблю, между массивными валами зыби, взорванными снарядами. От этих неожиданных «зайчиков» сразу повеселело на душе. Корабли, подходившие к ним, сразу связали их надежной цепочкой с Большой землей. Там — всё, и Ростов, и Москва, и Урал, и Кавказ, и Мурманск, и Хабаровск.

Невдалеке от берега корабли открыли огонь. Это был голос своих, черноморцев.

— Наши! Корабли!

Батраков оторвался от бинокля и поддал плечом парторга.

К ним шли все те же бесстрашные сторожевики, морские охотники, тральщики, тендеры, мотоботы. Но это был флот. Поддержка, подходившая от своего, родного моря, в самую нужную минуту.

— Давай к ребятам, чертило. Что хочешь делай: кричи, кувыркайся… но чтобы люди знали. Наши идут!

Линник скользнул по комиссару веселым взглядом, и смешно, как‑то по–мальчишески подпрыгивая, убежал.

«Рад старичина. Теперь еще, пожалуй, сумеет повидать свой Херсон».

Батраков, расправив свои не такие уж широкие плечи, пошел по траншее, налево, на участок Курилова и Цыбина.

Батраков хорошо помнил, когда к Севастополю в памятный день начала второго штурма подошла эскадра тяжелых кораблей. Тогда корабли подоспели и выручили их в самую критическую минуту. Крейсера и эсминцы открыли огонь из мощных корабельных орудий.

— Держаться, ребята! Не подкачать, куниковцы!

Комиссар шел нарочито неторопливо. Он нагибался к раненым и ободрял их все теми же словами: «Наши подходят, корабли». Когда близко падал снаряд, он бросался на землю, ощущая и ладонями, и лицом ее, сырую, тяжелую, животворно–новую. Перележав сколько нужно, поднимался, отряхивался, как гусь на бережку, и продолжал свой путь. Все больше и больше раненых; они были перемешаны с окровавленными и похолодевшими уже телами. Невдалеке рукопашная. Слышалась стрельба, на–коротке в упор, перекатный рокот боевых кличей, которыми поддерживали себя воины всех времен и народов.

Пулеметчики со скошенными улыбками, застывшими на лицах, сберегая патроны, выстукивали короткие, злые строчки, стараясь пригнуть перебегавших по полю немецких солдат.

Горбань появился в изорванном обмундировании, с разбитыми руками.