Читать интересную книгу Белый павлин. Терзание плоти - Дэвид Лоуренс

Бессознательно она подошла к нему, потом подняла голову, сорвав несколько маленьких травяных цветочков, и засмеялась с удивлением, увидев его так близко.

— Ах! — сказала она. — Мне казалось, я одна во всем мире… Какой прекрасный мир… какое великолепие!

— Как будто это Ева на лугу в Эдеме… и тень Адама рядом на траве, — сказал я.

— Нет… никакого Адама, — поправила она, слегка вздрогнув и рассмеявшись.

— Кому нужны улицы из золота, — сказала Эмили, обращаясь ко мне, — если у тебя есть целые поля первоцвета! Посмотри, как они ловят своими чашечками солнечный свет.

— Эти иудеи всегда думают только о золоте, о грязных барышах… они даже небеса сотворили из этого металла — засмеялась Летти и, повернувшись к нему, спросила: — Ты бы не хотел, чтобы мы стали настоящими дикарями, свободными людьми… как лесные голуби… или жаворонки… или чибисы? Не хотел бы ты летать, вертеться в небе, падать вниз и взмывать вверх снова и… ухаживать за подругой на ветру?

Она посмотрела на него. Он покраснел и опустил глаза.

— Смотри, — сказал он. — Это гнездо жаворонка.

Какая-то лошадь оставила отпечаток своего копыта в мягкой почве. Жаворонки нашли эту ямку, устлали ее мягкой подстилкой и отложили там три темно-коричневых яичка. Летти присела, чтобы разглядеть гнездышко. Он склонился над ней. Ветер колыхал головки полевых цветов, заглядывал в гнездышко, чтобы посмотреть на маленькие коричневые яички и затем унестись прочь радостно. Тени от больших облаков посылали им свои послания в виде дождевых капель.

— Я хотела бы, — сказала она, — хотела бы стать свободной, как они. Если ты можешь все положить на землю и не беспокоиться ни о чем, разве ты не обрел свободу, как жаворонки?

— Не знаю, — сказал он, — почему бы и нет.

— О… а вот я не могу… знаешь, мы, люди, не можем… — И она посмотрела на него сердито.

— Почему ты не можешь? — спросил он.

— Ты знаешь, почему мы не можем, знаешь так же хорошо, как и я, — ответила она с вызовом. — Мы должны учитывать реальное положение вещей, — добавила она. Он опустил голову. Он боялся борьбы, а также боялся задавать ей вопросы. Она повернулась и пошла, сшибая ногами цветы. Он поднял цветочки, которые она забыла у гнездышка… они еще сохраняли тепло ее рук… и пошагал за ней. Она направлялась к краю поля, ее белый шарфик развевался над ней, взлетая вверх. Ведь она шла спиной к ветру.

— Тебе не нужны твои цветы? — спросил он робко.

— Нет, спасибо… они завянут еще до того, как я приду домой. Выбрось их, а то с букетом в руке ты выглядишь смешно.

Он поступил так, как она посоветовала. Они проходили возле ограды. Дикая яблоня цвела на фоне голубого неба.

— Ты мог бы нарвать мне этих цветов, — сказала она, и вдруг добавила: — Нет, я могу достать и сама, — с этими словами она потянулась и сорвала несколько розовых с белым цветочков, которые приколола к платью.

— Разве они не миленькие? — сказала она и насмешливо засмеялась, указывая на цветочки, — миленькие розовощекие лепесточки. И тычинки, как волосы блондинки. И бутончики, как губки, обещающие нечто приятное. — Она остановилась и посмотрела на него с улыбкой. Потом ткнула пальцем в завязь цветка и сказала: — А результат — дикое яблочко!

Она продолжала смотреть на него и улыбаться. Он ничего не сказал. Так они дошли до того места, где можно было перелезть через изгородь в рощицу. Она вскарабкалась наверх, держась за ветку дуба. Потом она позволила ему снять ее и опустить на землю.

— Ах, — сказала она, — тебе так нравится демонстрировать мне свою силу… настоящий Самсон! — подшучивала она, хотя именно она попросила его своим взглядом, чтобы тот взял ее на руки.

Мы вошли в тополиную рощицу. На самом краю рос вяз. Мириады черных точек утыкали ясное небо. Мириады кистей с чешуйчатыми зелеными плодами.

— Посмотри на вяз, — сказала она, — думаешь ли ты иногда о том, что дерево умирает? Знаешь, почему вяз сейчас так плодоносит?

— Нет, — сказал он с удивлением.

— Он знает, что умирает, и все свои силы бросил на то, чтобы последний раз осыпать землю своими плодами. В следующем году он умрет. Если ты будешь здесь, приходи и посмотри. Взгляни на этот плющ, милый, нежный плющ, который вцепился своими пальцами ему в горло. Дерево знает, как нужно умирать… а вот мы не знаем.

Она мучила его своими причудами.

— Если бы мы были деревьями, увитыми плющом, а не свободными людьми, живущими активной, нормальной жизнью… мы, должно быть, тоже крепко цеплялись бы за свою хрупкую жизнь, правда?

— Полагаю, что да.

— Ты, например, пожертвовал бы собой ради последующих поколений… это напоминает Шопенгауэра… да?.. Ради нового поколения, во имя любви или еще чего-нибудь?

Он не отвечал ей. Это было слишком сложно для него. Они прошли еще немного среди осокорей, с которых свешивались зеленые нити. Вышли на поляну, где росли колокольчики. Летти остановилась, заметив у ног лесного голубя. Он лежал на грудке, наполовину распластав крылья. Она взяла его в руки. Его глаза были залиты кровью.

— Он сражался, — сказал Джордж.

— Из-за… своей подруги? — спросила она, внимательно глядя на него.

— Не знаю, — уклонился он от прямого ответа.

— Холодный… совершенно холодный. Думаю, этот лесной голубь получил наслаждение от битвы… даже будучи побежденным. Полагаю, победил тот, кто должен был победить. Господи, как, наверно, здорово наблюдать их бой… как ты думаешь? — спросила она, продолжая мучить его.

— Коготки расправлены… он упал замертво с ветки, — сказал он.

— О, бедняга… он был ранен… и сидел, ждал смерти… в то время как другой чувствовал себя победителем. Тебе не кажется, что жизнь очень жестока, Джордж… а любовь — самая жестокая шутка?

Он горько засмеялся, ощутив боль от ее грудного, грустного голоса.

— Давай похороним птичку, погибшую во имя любви. Сделаем миленькую могилку.

Она выкопала ямку в черной земле и, набрав горсть колокольчиков, бросила их на мертвую птицу. Потом она забросала ямку землей и утрамбовала своими белыми руками темный глиняный холмик.

— Вот, — сказала она, потирая руками, чтобы стряхнуть землю, — мы сделали для него все, что могли. Пошли.

Он пошел следом за ней, не говоря ни слова, переполненный чувствами.

На поляне безмятежно колыхался папоротник-щитовник. Стайками росли колокольчики. На свободных местах цвели незабудки, дикие фиалки, первоцветы. Сладко пахло травой. На влажном берегу собрались золотые камнеломки, влажно блестевшие и слегка приглаженные своим пастырем — улиткой.

Джордж и Летти, шли, наступая на щавель, ломая шелковый мох. Какое им дело до того, что они ломали или давили походя?

Там, где кончалась роща, начинался подъем на холм, поросший колючими старыми деревьями и дурманом. Маленькие серые лишайники держали на себе рубиновые шарики, на которые мы не обращали внимания. Какое нам до них дело, если большие красные яблоки мы отрясаем с дерева, оставляя их гнить на земле.

— Если бы я была мужчиной, — сказала Летти, — я бы отправилась на Запад и стала бы свободной. Люблю свободу.

Она сняла шарф и позволила ему развеваться на ветру. Ее лицо раскраснелось от подъема. Локонами тоже играл ветер.

— Но ведь ты не мужчина, — сказал он, глядя на нее. В его словах чувствовалась горечь.

— Нет, — она рассмеялась. — А жаль, будь я мужчиной, таких дел натворила бы… о нет, лучше мне идти моим собственным путем!

— А разве ты не идешь своим собственным путем?

— О… мне мало того, что имею. Да, я иду своим путем, но я хочу, чтобы кто-то заставил меня свернуть с него.

Она откинула голову назад и посмотрела на него искоса, не поворачивая головы, смеясь. Они двинулись в Кеннелз. Она присела на край большого камня у водопада, опустила руки в воду, и теперь шевелила ими, как цветами в чистом пруду.

— Люблю смотреть в воду, — сказала она. — В воду, а не на воду, как Нарцисс. Ах, вот бы отправиться на Запад, иметь там собственное озерцо, плавать в нем и чувствовать себя свободной.

— Ты хорошо плаваешь? — спросил он.

— Неплохо.

— Я догоню тебя в твоем собственном озерце.

Она засмеялась, вытащила руки из воды и смотрела, как с них стекают чистые капли. Потом подняла голову, прислушиваясь к каким-то мыслям. Она взглянула через долину и увидела красные крыши фермы и мельницы.

— «…Ilion, Ilion Fatalis incestusque judex Et muluer peregrina vertit In pulverem…»[26].

— Что это? — спросил он.

— Ничего.

— Здесь частное владение, — раздался вдруг тонкий голос, высокий, как крик чибиса-пигалицы. Мы с удивлением увидели высокого чернобородого мужчину, который нервно поглядывал в нашу сторону, находясь от нас в десяти ярдах.

— Правда? — спросила Летти, глядя на свои мокрые руки, которые она принялась вытирать носовым платком.