Я видел, как она бесшумно двигается по квартире и смотрит, что я делаю. Но ничего в ней не дрогнуло. Ничего не изменилось.
Что это? Приобретённое равнодушие? Какая-то злоба на сестру, что пытается изо всех сил угодить, подсунуть лучший кусок, отдать всё самое лучшее? Или я чего-то не знаю? Может, Рина так вымаливает у неё прощения? Но я не верил, что она что-то скрывает от меня. Не хотел даже думать об этом. Я считал, что мы были искренни друг с другом.
Я вытирал пыль, пылесосил и мыл полы, складывал вещи на полки и развешивал выстиранное бельё на большой лоджии. Ляля бродила за мной тенью. Я старался её не замечать. А сам себе дал слово: уж если я не могу ничем помочь, то хотя бы это я делать в состоянии. Мне не сложно.
К приходу Рины я приготовил ужин. Простой. Тревожно сжалось сердце: в холодильнике почти пусто. И есть ли у неё деньги на продукты, я не знал.
Она пришла радостная. Слабый румянец на щеках от мороза. Но скулы заострились. Под глазами — тёмные круги. В каждой руке — по пакету. Я забрал их, помог раздеться и снять сапоги.
— Ну, что ты, — засмущалась от такого внимания, а затем замерла, пройдя в комнату. — Как чисто, — голос у неё задрожал. — И едой пахнет. Какие ж вы у меня молодцы!
Меня омыло искренней благодарностью. А Ляля так и стояла тенью. Ей нечего было сказать. Точнее, она могла поведать сестре, что это я сегодня занимался домашними делами, но Ляля промолчала.
— Тёма, ты совсем голову мне заморочил, — рассмеялась Рина, — раздел меня, разул, а нам Мао нужно выгулять. Ляля, ты с нами?
Та лишь кивнула головой и начала одеваться.
— Я тоже с вами, — натягиваю свитер и просовываю руки в рукава куртки. — Мне по делам нужно. Не жди меня сегодня, ладно?
Рина смотрит внимательно, но я улыбаюсь и целую её в щёку. Не могу сказать ничего. Я сегодня еду в «Зажигалку». Пытаюсь охотиться на Юджина.
Он, наверное, уже в курсе, что я его ищу, но встречаться со мной этот мафиози, видимо, не собирается. Есть лишь один шанс его достать: перехватить в «Зажигалке». Вряд ли он игнорирует свои права барина и хозяина. Да и тёлочку свою рано или поздно навестит.
Я должен, должен его поймать. И неплохо, если бы охота на Юджина закончилась сегодня.
53. Артём
Юджин пил коньяк в приватной комнате. Меня туда провела Вета.
— Как она? — спросила, пока мы шли по коридору. — Я видела её на днях, выглядит плохо. Она там по ночам кирпичи случайно не разгружает? Или совсем есть перестала?
— Нормально. Пока держится, — ответил скупо.
Вета вызывала во мне противоречивые чувства с первого взгляда. Поэтому её неподдельное участие немного выбивало из колеи. Я не хотел проникаться её добротой. И не желал, чтобы Рина встречалась с владелицей «Зажигалки».
Может, она и неплохая, душевная, но одно то, что якшается с мразью типа Юджина, уже заставляло меня превращаться в ежа, что топорщил иголки, обороняясь от девушек с опытом и связями Веты. Нам и без неё хватало проблем.
Вета подвела меня к комнате, постучала, открыла дверь и испарилась.
Я перешагнул порог. Юджин скользнул по мне взглядом и продолжил пить. Коньячный стакан, наполненный на треть, зажат в руке. Пальцы у Юджина холёные, как и он сам. Пил — громко сказано. Смаковал, смачивая губы, делая крошечный глоток. А может, и без глотка — размазывал спиртное по нёбу.
— Заходи, коль явился, — кивнул он на стул, на меня не глядя. — Настойчивый, — фыркнул почти презрительно. — Что, жаль Бабочку? Страшно смотреть, как у неё сгорают крылья и предохранители, а ты ничего сделать не можешь?
— Может, хватит? Ты же понимаешь: она скорее умрёт, чем согласится на твои условия.
— Может, и умрёт. Может, и не согласится, — крутит он стакан в руке, смотрит на свет. Коричневая жидкость растекается по стенкам, но не выливается. Юджин умеет управлять нестойкими субстанциями. — Никто не знает наверняка, как оно обернётся. Поэтому я подожду. А ты время у меня не отнимай. Драгоценное оно, знаешь ли.
Но я сдаваться не собирался. Ему не выпихнуть меня взашей. Разве что силу применит.
— Ты ведёшь себя как слабак, — сажусь я напротив. — Воюешь с бабами, играешь в какие-то дурацкие игры на выживание.
— Ты говори да не заговаривайся, — крошится лёд и в его голосе, и в его глазах. — Не лезь туда, где ничего не понимаешь.
— А мне и понимать нечего. Я не желаю видеть мрак твоей уродливой души. Я не влезаю, не ковыряюсь, не пытаюсь что-то переиначить. Играй в свои игры, если хватает азарта и здоровья. Оставь в покое лишь Катю и её семью. Ты же всё получил сполна. Даже больше, отжав Марковский бизнес и всё, что с ним связано. Она не сопротивлялась, хотя ей хватило бы сотой доли, чтобы жить нормально и не оглядываться. Вылечить сестру и забрать ребёнка из детского дома. Или ты считаешь, что семь лет ада ничего не стоят?
Юджин бросает на меня нечитаемый взгляд.
— Мне абсолютно неинтересно её прошлое и то, как она жила. Это была её жизнь. Каждый из нас заслуживает того, на что подписывается и готов терпеть. Мотивы не важны. Потому что терпеть заставляет лишь одно: страх. Страх остаться в одиночестве. Страх за близких. Страх потерять положение в обществе. Список бесконечен. Когда человеку нечего терять, он не терпит. Уходит. Поэтому не нужно возводить Бабочку в ранг святых. Она такая же, как все — жертва обстоятельств. Я даю ей шанс вырваться. И не моя вина, если у неё не получается.
Мне хочется раскровить его холёное лицо кулаком. Сломать нос, выбить зубы, чтобы увидеть боль и тот же страх. Хотя не уверен, что он будет бояться. Скорее, даст сдачи или прикажет холуям раскатать меня в блин.
— Всё у неё получается. Но твои рамки — это всё та же клетка.
— Клетка с плохим замком. У неё есть шанс его сломать и вырваться на волю. А до тех пор, пока кто-то будет подставлять ей плечо, она так и останется маленькой безвольной страдалицей, не способной зубы показать, когда нужно.
— У меня порой подозрение, что ты в сговоре с Марковым. Что он не умер ни фига. И вся эта возня вокруг Кати — и его рук дело тоже.
Я бью наугад. Подчинившись какому-то внутреннему порыву. Спонтанно, ничего не заготовив наперёд. Юджин улыбается. Уголками губ, почти незаметно, но то, как меняется его лицо, говорит о многом. Я то ли угадал, то ли моё предположение кажется ему совершеннейшей дичью.
— Вали отсюда, Стоянов. Ты мне надоел. Ничего не изменится, пока я сам не решу, что хватит. А будешь надоедать, её срок увеличится с трёх месяцев до полугода.
— Через полгода её может и не стать, если так пойдёт дальше, но тебе ж насрать, я вижу. Ебись ты провались, зажравшаяся скотина, — выкрикиваю я в сердцах и, сорвавшись с места, ухожу прочь.
Я настолько зол, что не замечаю, как слепит снег, что падает с неба огромными хлопьями. Я даже машину не сразу завожу, потому что пытаюсь прийти в себя, выдохнуть. Иначе я труп. На дорогу в таком состоянии не выезжают.
Я слышу, как стучит в стекло кулачком Вета и что-то говорит. Но мне не до неё. Не хочу ничего знать. Я должен что-то придумать, чтобы вырвать мою любимую девочку из этого ада.
Уехать? Забраться куда-нибудь подальше. Чтобы о нас все забыли.
Потом понимаю: она никуда не поедет. Здесь её Серёжка. Без него она с места не тронется. Да и без Ляли тоже. А у Ляли слишком приметная внешность. Вычислят. Не скроешься.
Мысли скачут обрывками, растерзанным на нервные полосы листком, где слишком много фраз и ни одной — той самой, важной, гениальной.
Я завожу мотор и уезжаю прочь от «Зажигалки». Мечтаю больше никогда сюда не возвращаться. К чёрту. Точка. И никаких запятых.
Всегда должен быть выход. Неприметная щель, куда можно просочиться. И я постараюсь его найти, чего бы мне это ни стоило.
Но зря я думал, что мой крестовый поход против Юджина оказался проигранным. А точнее — бесполезным. Однако, знай я, что за ним последует, вряд ли бы рискнул прыгать на этого властного мутного дьявола.