Читать интересную книгу Крах СССР - Сергей Кара-Мурза

Антисоветский проект «шестидесятников» не собран в каком-то одном большом труде, хотя и есть отдельные сборники с его более или менее связным изложением — например, книга-манифест «Иного не дано» (1988). Его сущность изложена в огромном количестве сообщений по частным вопросам, в «молекулярном» потоке идей, символов и метафор. Крупные фигуры были лишь своего рода опорами, устоями всего этого движения, задавали его траекторию и мифологию. Близкие им духовно партийные деятели и члены научно-гуманитарной верхушки сотрудничали эффективно, но не явно.

В 1991 г. вышел сборник статей писателя А. Адамовича «Мы — шестидесятники» [4]. Он содержит перечисление тех фигур, которые составляли «мозговой центр» и организационный костяк этого движения. Эти «шестидесятники руководящего звена» принадлежали к элите советского общества, в основном гуманитарной. В Москве или Минске они запросто беседовали с Ю. Андроповым или П. Машеровым, а в США — с Р. Кеннеди, который якобы в ванной под шум воды излагал Е. Евтушенко секреты ЦРУ. Они имели широкий доступ к информационным и административным ресурсам, занимали ключевые посты в сфере духовного воздействия на общество. Шла их подпитка и внешними средствами. Советология в США изучала все уязвимые точки советской системы, слабости, предрассудки и стереотипы советского мышления. Она работала не только на ЦРУ, но и на наших «шестидесятников».

В кругу «шестидесятников» и вызревало то, что можно обозначить словами «идеологическое обеспечение доктрины реформ». Точнее было бы говорить о доктрине антисоветской революции (так и квалифицировалась «трансформация СССР» социологами и здесь, и на Западе). В разработку этой доктрины в качестве аудитории была вовлечена значительная, если не большая, часть интеллигенции, которая в постоянных дебатах совершенствовала тезисы, искала выразительные метафоры и образы. Избежать этого влияния было нельзя, антисоветские идеи и формулы превращались в привычные штампы, становились стереотипами массового сознания.

Проект «шестидесятников» уже обладал системными качествами, его развитие не прерывалось, и в конце концов он обрел материальную силу и был реализован в виде «антисоветской революции» конца XX в. Ее предварительной, «холодной» фазой была перестройка М. Горбачева, в ходе которой была разрушена надстройка советского жизнеустройства, после чего стало возможным демонтировать и его базис.

Открытые военные действия против СССР (посредством создания его образа как «империи зла») «шестидесятники» начали уже после прихода к власти М. Горбачева. Вот выступает ставший народным депутатом А. Адамович в 1989 г. в МГУ: «Один американский фермер как-то сказал Юрию Черниченко: „Мы и вас готовы прокормить, только не воюйте“. Ведь мы и сами-то до конца не осознавали, как Запад опасается нашей военной мощи, не сдержанной никакими демократическими институтами» [4, с. 348].

Все элементы этого рассуждения противоречат здравому смыслу. Вот они по очереди: никого американские фермеры бесплатно никогда не кормили и не кормят, они рады продать свой товар (хоть на рынке, хоть правительству); СССР не нужна была бесплатная кормежка — мы покупали кое-что из продовольствия за свои деньги; постсоветская РФ не воюет и разоружилась, но американские фермеры нас кормить не собираются; Запад не опасался нашей военной мощи, у него имелись средства сдерживания — это известно из документов военного ведомства США; «демократические институты» никогда не сдерживали агрессивности тех же США, а военная мощь СССР была под надежным контролем. И эти явные несуразицы А. Адамовича благосклонно выслушивала огромная аудитория студентов и преподавателей МГУ — вот что было признаком катастрофы.

Вот А. Адамович едет в Японию и выступает там на тему «Хатынь, Хиросима, Чернобыль». Все эти три явления он, нарушая критерии подобия, ставит в один ряд, как равноположенные. Чернобыль в его трактовке уже не катастрофа, не бедствие, не ошибка — это якобы хладнокровное и запланированное уничтожение советским государством своего народа, «наша Хиросима». Сюда же он «пристегивает» и Катынь.

Допустим, действительно в Катынском лесу были расстреляны пленные польские офицеры (дело это темное и убедительного завершения пока не получившее, тем более в 1989 г.). Но вот как представляет это дело А. Адамович японцам: «Хатынь — деревня под Минском, где кладбище-мемориал белорусских деревень, сожженных немецкими фашистами вместе с людьми. Люди сгорели заживо, как и в Хиросиме, — больше 100 тысяч… Хатынь и Катынь звучат похоже, да и по сути одно и то же: геноцид» [4, с. 240]. Почему и то и другое — геноцид? Хатынь — часть планомерной программы, в ходе которой была уничтожена 1/4 часть населения Белоруссии, что вполне подпадает под понятие геноцида, а Катынь — предполагаемый расстрел нескольких тысяч человек — никак геноцидом не назовешь.

Шесть лет перестройки промывали советским людям мозги потоком таких сообщений уже через советское телевидение и советскую прессу уважаемые «шестидесятники», поэты, ученые и артисты. И добились своего. В конце перестройки поражало выходящее за рамки разумного тоталитарное обвинительное отношение к своей стране, особенно в среде интеллигенции. Был проведен большой опрос, часть анкет печаталась и собиралась через «Литературную газету». В этой части каждый третий, давший содержательный ответ (против каждого пятнадцатого в «общем» массиве), заявил, что СССР «никому и ни в чем не может быть примером». Если мы учтем, что в «общем» массиве есть 17% интеллигентов, а среди ответивших через «Литературную газету» есть 16% рабочих, и введем поправку, то расхождение значительно увеличится. Не укладывается в голове иррациональность этого отречения от СССР. Неужели большинство интеллигентов забыли жестокую во многих отношениях реальность внешнего мира, хотя бы 20 млн. детей, умирающих ежегодно от голода, или 100 тыс. крестьян маленькой Гватемалы, убитых «эскадронами смерти» за 80-е годы XX в.!

К «шестидесятникам» примыкала и небольшая группа детей и внуков репрессированных партийно-государственных деятелей. Некоторые из них давно и открыто декларировали себя как врагов советского строя, другие делали это уклончиво. Но важно, что в то же время они были частью советского номенклатурного истеблишмента и через разные каналы получали поддержку: моральную да и материальную. С. Семанов пишет, что в 1968 г. в издательстве ЦК КПСС «Политиздат» при ведомстве А.Н. Яковлева была учреждена серия «Пламенные революционеры» с тиражами 200 тыс. экземпляров и самыми высокими тогда гонорарами. Эта привилегированная серия партийного издательства привлекала авторов с крайне антисоветскими взглядами, и почти все из них, получив гонорары, эмигрировали, «от кассы ЦК КПСС прямо к сейфу радио „Свобода“».

Особенно показателен Б. Окуджава, сын расстрелянного партийного деятеля и популярный бард. В его песнях комбинация лирики с мессианством и романтизацией гражданской войны. «Пыльные шлемы комиссаров» казались чем-то странным на фоне лирики, но когда вслушаешься в «Моцарт отечества не выбирает» и «Артиллерия бьет по своим», то эти «пыльные шлемы» уже выглядят как предупреждение. А потом оказалось, что за лирикой стоит выношенная ненависть. Ведь после расстрела Дома Советов в 1993 г., которым «наслаждался» Б. Окуджава, он дал об этом целых несколько интервью. Многие в эти откровения даже не верили.

Вот статья-откровение А. Ципко, где он говорит о тех «шестидесятниках», которые вошли в гуманитарную и идеологическую элиту уже при Л.И. Брежневе и были очень активны в перестройке:

«Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И, наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды…

Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной — и тем самым антикоммунистической — революции… Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т.д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои… Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир… Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен…» [185].