Читать интересную книгу Под брезентовым небом - Александр Бартэн

—  Где, говорите, мы встречались? В Ленинградском цирке? — переспросила меня Софья Михайловна. И добавила, точно оправдываясь: — Это ведь было давно, так давно!

Неделю проведя в Запорожье, каждый день с утра я отправлялся в цирк. С Марчесом виделся редко: он уклонялся от встреч, возможно не желая лишний раз обнаружить свою беспомощность. А вот с Софьей Михайловной встречались часто: она была непременным участником закулисной жизни.

В то жаркое лето для артистов и их семей надежным прибежищем служило тенистое дерево на дворе у конюшни. Под его сенью и отдыхали, и переодевались, и играли в домино, и стряпали, и стирали, и шлепали не в меру расшалившихся детей.

Софья Михайловна восседала в самом центре — на скамье, прислоненной к стволу дерева. Зорко следила за всем вокруг. Без промедления на все реагировала. Молодую артистку могла при всех отчитать за безвкусный наряд: «Пестроту какую придумала! В защитных очках — и то глаза режет!» Конюху доставалось за грубое обращение с лошадью: «Ты чем пользуешься? Беззащитностью пользуешься!» Если же работа кого-нибудь из товарищей приходилась ей по душе — с не меньшей громогласностью разражалась похвалами. Тут же, поведя носом в сторону стряпни, требовала пробу, со вкусом причмокивала, делилась собственными кулинарными рецептами.  Казалось, что энергия ее неисчерпаема и не иначе как по ошибке заключена в это постаревшее и отяжелевшее тело. Так продолжалось и час, и два, а потом, на полуфразе оборвав свои тирады, Софья Михайловна вдруг никла головой и уходила, исчезала у себя в гардеробной.

Тут я и застал ее однажды:

—   Что с вами?

—   Сходит наркоз, — усмехнулась она. — В самом деле, голубчик, у меня такое ощущение. Только что с товарищами беседовала, чувствовала себя с ними равной. И вдруг как в сердце игла. Какая же ты равная? Они отправятся дальше, дальше будут выступать, а ты. Скоро идти на заслуженный отдых. Слова-то какие деликатные: отдых, да еще заслуженный!

—   Не надо, Соня, — перебил, войдя в гардеробную, Марчес. — Мы же с тобой все обсудили, решили. Зачем же снова.

—   Зачем? Как ты не понимаешь, Мартин! Тебе из-за глаз, разумеется, нельзя работать дальше. Но мне зачем уходить? В главке утешают, что смогу остаться полезной цирку, молодым передавать свой опыт, Это же не тс! Совсем не то!

И обернулась ко мне:

—  Скажите. Только по совести. Вы ведь каждый вечер смотрите аттракцион. Разве хоть что-нибудь утратилось? Напротив, я включила новые трюки!

Что мог я ответить? Казалось бы, аттракцион оставался на высоте: трюки по-прежнему были сильны, аппаратура безотказна, ассистенты действовали слаженно. Но тем разительнее кидалось в глаза несоответствие аттракциона с самой Софьей Михайловной, и тут уже ничто не могло помочь. Но как сказать об этом? Я переменил разговор.

Подошел день отъезда. Накануне вечером Map и Марчес пригласили меня поужинать с ними.

Час был поздний, и в ресторанном зале царило шумное оживление. Однако мне показалось, что оно притихло, когда мы вошли, и даже оркестр заиграл под сурдинку. Все взоры, со всех сторон, обратились к Софье Михайловне.

В этот вечер она оделась с нарочитой, вызывающей нарядностью. Багровое, тесно облегающее платье с глубоким вырезом на груди. Волосы, уложенные короной, и в них высокий гребень. На шее массивная цепь. Крупные подвески в ушах. Среди притихшего зала шли мы к приготовленному столику. Софья Михайловна впереди. За нею Марчес и я: на этот раз рука его лежала на моем плече.

Мы были на середине зала, когда послышались хлопки. Оглянувшись, я увидел хмельного посетителя: приподнявшись из-за столика, он с издевательской ухмылкой приветствовал Софью Михайловну. Тут же находились его дружки. Все они (вот потеха-то — ишь, вырядилась старуха!) с нескрываемым весельем подыгрывали своему вожаку.

—  Не останавливайтесь! — шепнул я. — Идите дальше!

Но Софья Map остановилась. Она остановилась прямо против этого столика и кинула взгляд — презрительный, гневный, уничтожающий — такой, будто не прошло множества лет, будто по-прежнему каждый в зале оставался ей подвластен. Самое удивительное: это удалось. На миг Софья Map сделалась именно такой, какой я помнил ее, и тогда, не выдержав взгляда, устремленного в упор, хмельной посетитель вдруг оробел. Заметно смешавшись, умолкли его товарищи. Мы прошли дальше. Снова грянул оркестр.

—   Соня, это они тебе хлопали, — сказал Марчес, когда мы сели. — Конечно, тебе. Я знаю: ты по-прежнему красивая!

—   Верно, Мартин. Аплодировали мне, — согласилась Софья Михайловна. Хорошо, что он не мог увидеть ее лицо.

Снова с залихватской громкостью играл оркестр. Наклонясь ко мне, Софья Михайловна сказала:

—  Ах, нелегко расставаться с иллюзиями. А надо, приходится. Вот и еще одна позади!

Назавтра я уехал. Вернувшись в Ленинград, получил письмо с пригласительным билетом: такого-то числа состоятся торжественные проводы Мартина Марчеса и Софьи Map.

Я отозвался телеграммой, и текст ее дался мне трудно.

ПАРНЫЙ НОМЕР

 «Не понимаю, мама, о чем тут беспокоиться? — повторял отец. — Пускай подрастает дочка!» Но мать возражала: «Ты ничего не видишь. Девочкой уже сейчас любуются. Такая изящная, так грациозно танцует!» — «Пигалица!— отмахивался отец. — Кто из детей не пляшет в этом возрасте!»

Верно, в детские годы, заслышав музыку, Валя Дроздова не могла усидеть на месте. Во Дворце пионеров ее охотно приняли в танцевальный ансамбль, и руководитель ансамбля в разговоре с матерью подтвердил несомненные способности девочки. Однако вскоре все переменилось.

Однажды, идя после репетиции мимо гимнастического зала, Валя услышала громкое: «Не ленись! Давай еще разок! Приготовились! Ап!» Дверь в зал была приоткрыта, и Валя увидела девочку с лицом сосредоточенным и отчаянно-веселым. Разбежавшись, обеими руками оттолкнувшись от ковровой дорожки, девочка перевернулась в воздухе и так же легко, очень точно пришла на ноги. «Теперь порядок!» — оценил мужчина, сидевший сбоку от дорожки. Тут же заметил Валю, восхищенно замершую на пороге, и подозвал: «Нравится?» Она кивнула. «Ну, а сама хотела бы заняться акробатикой? Если так, приходи завтра. Посмотрим, на что ты способна!»

Назавтра Валя пришла, и вскоре танцевальный ансамбль утратил для нее интерес. Разве могли сравниться танцы с тем удивительно счастливым чувством, какое приносит акробатика. Сначала трудно, и тело не поддается, кажется неуклюжим, деревянным, но зато потом.

Узнав, что Валя выбыла из танцевального ансамбля, мать всполошилась: «Как ты могла? Неужели не понимаешь, в чем твое будущее?!» Терпеливо выслушав упреки, девочка ответила: «Я уже все решила, мама. Я стану цирковой артисткой!»

Отец и на этот раз лишь фыркнул: «Подумаешь, решила! Сто раз еще передумает!» Но он ошибся. Усердно занимаясь в акробатической группе, Валя Дроздова вскоре обратила на себя внимание. Выступив сперва на отчетном вечере во Дворце пионеров, затем на общегородской спортивной олимпиаде школьников, она оба раза была отмечена похвальными грамотами. Дальше продолжала заниматься. И наконец заявила, что поступает в Цирковое училище.

Отец был в отъезде, в командировке. Мать кинулась к своей сестре: «Послушай только, что придумала Валентина! Понять не могу, в кого она!»

Но Валина тетка возразила: «Зачем же так мрачно смотреть? В прежние времена, действительно, цирк не считали за искусство. Так ведь когда это было! Как хочешь, а мне по душе Валюшино упорство. Был бы талант. Пускай идет в училище!»

Несмотря на трудный конкурс и строгие отборочные испытания, Валя Дроздова своего добилась. Подготовка в акробатической группе не прошла даром. Валя продолжала заниматься все с той же старательностью, настойчивостью. Педагоги отзывались о ней с похвалой. Пришла в училище подростком, а сделалась стройной, привлекательной девушкой. Появились поклонники: многие считали лестным поделиться с Валей учебным конспектом, подстраховать на тренировке. Эти знаки внимания не вскружили ей, однако, голову. Да и думалось о другом: подошел последний год учебы, время было готовить выпускной номер.

Педагог, с которым Валя занималась по основному предмету, посоветовал делать номер, основанный на ручной вольтижировке: «Это в твоих возможностях. Может получиться красивый парный номер!» — «Парный? А кого же партнером?» — «Подумаем вместе, — сказал педагог. — Кстати, как ты относишься к Косте Шламову?»

Шламов (он занимался на одном курсе с Валей) тоже имел репутацию серьезного студента. Некоторым он казался даже излишне серьезным: слова лишнего не скажет, лишний раз не улыбнется, держится особняком. Но именно эта серьезность нравилась Вале, и она ответила, что ничего не имеет против Шламова. Педагог обещал с ним переговорить.