А почуяв неладное, осторожненько подалась ближе к двери. У двери, уперев руки в бока, стоял козлобородый Митря и нехорошо улыбался.
Стоявший перед Ульянкой боярин скривил тонкие губы…
— Не бойся, девка, — прошептал он. — Не бойся…
Сильные руки боярина рванули сарафан и рубаху. Треснула, разрываясь, ткань.
— А я и не боюсь, — увернувшись, Ульянка выхватила из-за пазухи острый широкий нож. — Это тебе, боярин, бояться надо. А ну, пусти…
Узкое стальное лезвие просвистело около боярского носа.
Оторопевший Ставр только слюну сглотнул. Митря, у двери, попытался было помочь хозяину… Да Ульянка зорка была:
— Прочь, козливец!
Не успел Митря, по дурости своей, руку убрать — так кровища и брызнула с ладони…
Ловко проскользнув в дверь, Ульянка бросилась к лестнице.
Навстречу ей слуга боярский попался, бугаина здоровенный с бородищей кудлатой. Тимоха. С ним людишки числом с десяток. Чуть не сбила с ног Тимоху Ульянка. Тот лишь глянул ей вслед, пожал плечами да к боярину направился — караванец-то сейчас уже отъезжал, торопиться следовало.
— Ну, черт с ней, с тварюгой… сыщется еще, — Ставр махнул рукой и велел седлать лошадей. И в самом деле — торопиться следовало.
Быстро вышел боярин. По-дорожному — в плащ длинный одетый — сзади слуги с оружьем да сундуками. Козлобородый на крыльце запнулся, шепнул:
— Девку-то поймать да порешить, батюшка?
Усмехнулся боярин, плечами пожал:
— Будет время — так и сделай. Ты-то здесь, на Москве, остаешься покуда. Не один, с людьми верными. Смотреть пристально! Чтоб понизовый хлеб в Новгород по самой высокой цене пошел! А дьяков каких умаслить — на то те деньги оставлены. Смотри, сам не имай денег-то, враз сыщу!
— Что ты, батюшка-боярин! Ты ведь меня знаешь.
— Потому и предупреждаю. Да, дьякам не забудь про врага нашего напоминать… а то что-то зажился. — Ставр почесал бородку, осклабился: — Думаю, казнить его должны вскоре… коль не позабыл государь. А коли позабыл… Коли позабыл — так тогда — только тогда! — ножичком. Уразумел?
Митря кивнул и злобно ощерился. Тимоха заглянул боярину в лицо:
— Эх, и мне б с ним, батюшка! Мы б того червя… на куски б мелкие… у-у-у…
— Цыц! — охолонул его хозяин. — И без тебя есть кому — на куски. Но — в свое время. Хитрость тут нужна, хитрость да выдержка — не сила. Ты, Тимоха, со мной поедешь — караванец охраною бедноватый, а места худые, шалят.
Почтительно выслушав боярина, Тимоха самодовольно кивнул.
Заржали на дворе кони. Разбуженный служка — спал ведь, сволочь, ну, ужо! — распахнул ворота. Выехали. Топот копыт пронесся вдоль Неглинной и затих за поворотом.
Постоял на дворе Митря, бородищу козлиную почесал… подумал — да к амбару подался. Потом — на конюшню. В овин. Ага, вон, за сеном-то — не синий ли сарафан мелькнул?
Кликнул Митря людишек — один-то опасался, помнил про нож. Так и есть — попалась Ульянка. В овине, на сене хоронилась. Тут и словили б ее, кабы не выскочила. Кинулась Митре в ноги — так, между ног, и проскользнула, Митря только плюнул да замахал руками злобно:
— Лови, лови змеищу!
Со всех сторон окружили Ульянку, вот-вот словят. Уж ухмылялся Упадыш похотливо — что боярину не удалось, ему удастся, вот-вот, вот…
А пока суд да дело, солнце взошло, колокола в Кремле к заутрене благовестили. Блики от лучей солнечных по воде золотыми дорожками бежали, играя. Свежо еще было, холодно даже — ничего не замечала девчонка, не до того. Выскочила на вымол, перекрестилась да бросилась в воду, хоть и холодна водица-то. Приняла холодная вода молодое девичье тело, только волны брызгами колыхнулись. Так и не вынырнула…
Пождали-пождали на вымоле шильники. Митре первому надоело — сплюнул досадливо.
— Черт с ней, — молвил.
Через три дня после отъезда Ставра с Тимохой, в пятницу, Олег Иваныч вновь на Москву наведался. Той же дорожкой — через лес — ехали многолюдством — мужики Силантьевы сено на торжище везли. Пасмурен день был, хмурился. Нет-нет да и дождик накрапывал, сено рогожками укрывали, так ведь все-то не укроешь. А оставить на риге — себе дороже, по приметам всем, дожди выпадали. Сгниет остаток-то, не поместится весь под крышу-то. Заладились было стоги метать — да дождь, будь он неладен. Махнул рукой Силантий, велел завтрева на Москву продавать везти. Вот и везли теперь. Харлам за старшего. Олег Иваныч, пользуясь случаем, с тем обозом сенным ехал — Стефана Бородатого, дьяка, проведать да об Ульянке напомнить. Ну, и саму-то девчонку навестить, конечно. Сказать, чтоб собиралась тайно. Вряд ли отпустит ее Неждан, вряд ли… Не доверял ему почему-то Олег Иваныч.
На постоялый двор Неждана Анисимова он заехал после полудня. С дьяком Стефаном Бородатым еще раз договорился, потом к Курицыну заскочил, с ним поговорил, потом то да се — целый день, как белка в колесе, проболтался.
В питейной горнице сам хозяин гостей обслуживал да рябой парень — Олег его раньше не видел. Впрочем, он никого здесь раньше не видел, кроме самого хозяина да Ульянки. Дождался, покуда Неждан отлучится, подозвал рябого с пивом. Спросил про Ульянку. Рябой в ответ лишь плечами пожал. Пес ее знает, где девка, вроде как с хозяйской супружницей на богомолье уехала.
На богомолье? Ну, дела… Не должна бы, ведь договаривались — государев дьяк Стефан Бородатый ждать не будет. И в какой обители молятся? В Симоновой? Слыхал-слыхал… Недалече… Что? Может, и в Вознесенской? Это ж в другой стороне совсем! Так все-таки где же? У хозяина спросить… Всенепременно так и сделаем. Ах, еще и привратник имеется? Благодарствую. Вот те пуло. Бери, бери, не стесняйся, покуда хозяин не видит.
Ворота. Сторожка — небольшая будка-избенка.
Ты, что ли, борода, сторож будешь? Про хозяйскую племянницу не слыхал ли? Вот, знакомцы просили ей плат передать, в подарок. Не, сказали, чтоб прямо в руки вручил. Не знаешь где? Жаль… Не чего жаль, а кого! Тебя, борода, жаль! Знал бы что — заработал б изрядно. Ну, прощай тогда…
Олег Иваныч отвязал коня и в раздумье выехал со двора на набережную. Медленно ехал, думал: в какой монастырь сначала, в какой — потом. Ну — чисто буриданов ослятя. Сторожу-то и догонять почти не пришлось. Пробежался, пошел с конем рядом. Бородой тряхнув, подмигнул, кивнул на угол — заверни, мол.
За угол так за угол. Олег Иваныч пожал плечами. Завернув, спешился.
— Знаю я кой-что про Ульянку-девку… да про боярина заезжего.
Не порадовали полученные известия Олега, ой, не порадовали! Хотя заплатил сторожу сполна, информация того стоила. По всему выходило — прыгнула Ульянка в реку, от шпыней спасаясь, да не вынырнула… Неужто утопла? Этого только и не хватало, Господи!
Взяв коня под уздцы, Олег Иваныч спустился к Неглинной, к узкому рыбацкому вымолу. Того и не видел, как к сторожу подошли трое, взяли за бороду, один — нож под ребро:
— А ну, человече, выкладывай, что коннику проезжему молвил?
Выложил все сторож — а что же, живота лишаться из-за чужих-то трудностей? Да на фиг надо!
— К реке пошел, говоришь… — задумался тот, что нож под ребро тыкал, плюгавец козлобородый. — А ну, робята, не спи!
У самого вымола двое рыбаков чинили сети. Ниже по течению, за ракитовыми кустами, горел костер. Сидевшие вкруг него люди варили уху. Седобородый дед в длинной сермяжной рубахе деловито помешивал варево длинной деревянной ложкой.
Олег Иваныч подошел ближе, спросил.
Нет, не видали никакой девки.
Видать-то не видали… а слыхать — слыхали. Петро Чуга говорил — выбежала тут одна молодуха утром раненько — да прямо в омут! Вниз головою. Тело? Нет, тела не видели. Но, может, вниз по течению вынесло. Там и искать надо, вряд ли в омуте.
Звоня в колоколец, шли по берегу нищие. Слепцы — калики перехожие. Поводырь — старец с бородищей пегой, на левый глаз кривой. Остальные все слепцы — кто бельмастый, кто — с глазами обычными, не скажешь, что слепой. Пара человек — с повязками на глазах черными.
Спустившись к реке, калики подошли к костру, поздоровались чинно. Уселись, ложки достали. Видно, для них варилась ушица-то. Олегу Иванычу предложили, тот отказался — не голоден был. Но рядом присел, слепцов послушать. Выслушав, свое поведал. Покачал головой поводырь, нет, не вылавливали никакого тела. Ни девичьего, ни мужского. Хотя, может, из братии кто ведает.
Покачал головой Олег Иваныч, прошептал горестно:
— Эх, Ульянка, Ульянка…
Парень молодой с повязкой уху с ложки на себя пролил. Обернулся на шепот:
— Не Ульянку ли девицу поминаешь, мил человече?
— Ульянку, — Олег Иваныч с интересом взглянул на слепого. — Из Новгорода девица… Не видал ли?
Снова встрепенулся парень, чуть котел в огонь не опрокинул. Усмехнулся:
— Видать — не видал, нечем боле видеть-то. А голос ее слыхал… иль похожий. У гулящих жёнок на портомойне. — Помолчал немного слепец, перекрестился, повел головой: — И твой голос знаком мне, человече… Наверное, и ты меня помнишь… Нифонтий я, подмастерье Петра, вощаника новгородского… А Ульянка — дочка его.