домой и долго обо всем расспрашивал, а вот на их вопросы отвечать не спешил. И к кому идти, они не знали. Лидочка хорошо знала Георгия Федоровича, местного милиционера, она училась в школе вместе с его дочкой, Жанной. Как-то вечером, когда мать окончательно «запилила» ее своими претензиями, она решительно постучалась к ним в дверь и сказала, что хочет поговорить. Сначала они долго пили чай, Жанна гордо рассказывала о том, что уже сдала один экзамен в педагогический, а Лида все буравила глазами ее отца. В конце концов тот поднялся из-за стола и махнул ей идти за ним во двор. Закурил, выдохнул густой дым.
— Тут такое дело, Лидок, — сказал он низким тихим голосом и заглянул ей за плечо убедиться, не подслушивает ли их кто-то из его семейства. — Экспертиза не нашла никаких неисправностей в самолете…
— Что это значит? — Сердце у Лиды вдруг тревожно заколотилось.
— Ну, что… Сначала ведь на Михалыча дело хотели завести о халатности, он же механик, что-то недосмотрел, выходит.
Лида от испуга отступила на шаг назад.
— Да… — протянул Георгий Федорович. — А ты не слышала разве? Он от нервов даже в больницу попал. Сильно переживал… Очень мы поэтому экспертизу ждали. И вот пришли результаты.
— Дядя Георгий, я совсем ничего не понимаю, — призналась Лида.
— Господи… Да как тебе сказать-то… В общем, с самолетом все было в порядке. Неисправностей не было.
— Но… Он же упал! Папа же разбился. Значит… Значит, была другая причина! Может, горючее закончилось — течь в бензобаке? Или птица попала в винт? Папа рассказывал, такое бывает.
Георгий Федорович смотрел на нее так, будто она сильно болела и ему было ее жалко, он кивал и ничего не говорил. Потом вздохнул и сказал:
— В общем, с Михалыча все обвинения сняли, дело закрыли. И… не будет компенсации, Лида.
— Как так, не будет? — задохнулась она, а Георгий Федорович затушил окурок о старую консервную банку и сказал:
— Ты иди домой, Лидок. Мамке скажи, мы с мужиками сделали, что могли и даже больше. Чтобы еще вам не пришлось за самолет… В общем, иди, Лидок. Ступай, милая.
Она пошла домой как во сне. Все в том же кошмарном сне, который начался тогда вечером со слова «беда» и никак не хотел заканчиваться — из него невозможно было выбраться. Она не хотела и не могла верить. О чем говорил дядя Георгий, может, она его не поняла? Конечно, она все не так поняла! Чтобы папа сам… Ее бросило в жар. Она прошла до конца улицы, а потом резко остановилась и посмотрела по сторонам. Она стояла как раз возле местной больницы. Пару минут потопталась на месте, потом поднялась по деревянным ступенькам, потянула на себя тяжелую деревянную дверь, зашла внутрь, вдохнула запах хлорки и слез, прошла к дежурной и спросила, где найти главного врача. Ей показали. Она прошла по коридору, зашла в кабинет, поздоровалась и сказала, что хочет устроиться на работу. Нет, у нее нет специального образования. Да, у нее есть аттестат. И золотая медаль. Главврач на минуту снял очки и внимательно оглядел худенькую решительную Лидочку. Потом переспросил, хорошо ли он ее расслышал. Она хотела устроиться на работу сюда, в местную больницу? Да. Без специального образования? Да. И она понимает, что он может предложить ей только место санитарки или уборщицы? Она понимает. Но… с аттестатом и золотой медалью? Может, она все-таки пойдет куда-нибудь учиться, ведь с ее данными перед ней распахнут двери лучшие университеты страны. Может, даже московские. Нет, Лидочка твердо знала, чего она хочет. Она приняла решение. Ей нужна работа, сказала она. Санитаркой ее вполне устроит.
Ей выдали серый халат, и она даже улыбнулась — сложно было подобрать одежду, которая больше подходила бы к одинаковым серым дням. Теперь у ее дней не было названий, они все были как один — бесконечный мучительный день. Она мыла, скребла, перестилала грязное белье, подмывала, выносила судна, иногда кого-то кормила с ложечки, слушала чьи-то истории, но как будто не понимала и половины происходящего, как будто ее занесло на чужой берег, где все говорили на непонятном языке и делали странные вещи, а как вернуться обратно в прошлое, к своим берегам, она не знала. То ли мосты сгорели, то ли все корабли отправились на другую сторону океана. Каждый день она возвращалась с работы, и на нее дежурно срывалась мать, Мишенька опять болел, капризничал, она все ждала, когда же он подрастет и будет ей хоть какой-то поддержкой и радостью, будет любить ее и гордиться старшей сестрой, а он рос и становился вредным злобным ребенком, и каждый раз кусался, царапал ее и выдирал волосы, когда она просто хотела его приласкать. Мать никогда не делала ему замечаний. Виновата во всем и всегда была Лида.
Единственное, что помогало ей держаться, — она очень ждала весточки от Лени. Он же должен был получить ее телеграмму! Она отправила ему еще пару писем и новую телеграмму со своим адресом, чтобы он ей написал. Но он молчал. По глупости она как-то пожаловалась матери — больше было некому, все ее подружки разъехались кто куда — кто поступать, кто замуж в соседние деревни или дальние города. Но вместо поддержки получила целый ушат грязи и злобы. Как будто мало ей было грязи на работе. Мать весь вечер самозабвенно орала о том, что все мужики одинаковы, что все изменяют, что все подлые и доверять никому нельзя, а потом пытала Лидочку, не было ли у них уже «чего», потому что если было, то… Лидочка не стала допивать чай, встала и ушла в свою комнату, достала из чемодана Ленину перчатку, легла на кровать и прижала ее к лицу. Из кухни еще долго доносились крики про «порченый товар» и «проклятых кобелей». А она лежала и думала, почему же он не пишет. Он не мог исчезнуть, узнав о том, что у нее случилось. Ведь если бы он знал…
Если бы он знал, он бросил бы все и примчался к ней в тот же день. Если бы на свете было меньше людей, которые так рьяно желают другим блага.
Тот бланк, на котором Лидочка написала первую телеграмму, Сима сразу же показала ее матери. Та прочла текст, выразительно посмотрела на Симу и, глядя ей в глаза, разорвала бланк на мелкие кусочки.
— Он ее не получит, — сказала она, и Сима оторопела от ее сурового взгляда и оттого, насколько трезво и твердо Катерина говорила — все-таки у