Читать интересную книгу Великокняжеская оппозиция в России 1915-1917 гг. - Константин Битюков

Подобная программа казалась реалистичной всем, кроме Николая II. Аналогичные требования, представленные А.А. Клоповым Николаю II, на аудиенции содержались и в конспекте беседы чиновника с императором[618] {8}. Привлекает внимание один из последних пунктов конспекта, озаглавленный А.А. Клоповым «Семейные дела». В нем записано следующее: «Необходимо достичь того, чтобы вина за события не свалилась на царя и семью, а была бы во всем ответственна вся страна». Эта идея характерна для великокняжеской среды и уже встречалась в письме Александра Михайловича.

Следующее письмо было выслано А.А. Клоповым спустя неделю, 6 февраля 1917 г. Что же побудило чиновника вновь написать императору? Это не только отсутствие реакции со стороны царя на его обращения, но и политический момент, скоро должна была начать работу Государственная дума. Письмо открывалось фразой: «Через 10 дней открытие Государственной думы, встречи ее с правительством и, конечно, неизбежный конфликт». Чиновник не успел познакомить великого князя с содержанием послания[619]. Оно содержит новые факты бездарности правительства и того, что его действия возмущают народ. Но в нем впервые предлагался на пост председателя правительства князь Г.Е. Львов. А.А. Клопов сообщал, что упоминал его имя во время аудиенции, хотя в конспекте беседы это не отмечено. В послании к Михаилу Александровичу от 7 февраля А.А. Клопов писал: «Я боюсь, что он [князь Г.Е. Львов. – Е.П., К.Б.] откажется: он побоится взять на себя такую ответственность»[620]. В данном случае царский корреспондент лукавил, князь Г.Е. Львов был не только в курсе дел, но и активно принимал в них участие в качестве редактора писем и консультанта. К письму прилагалась характеристика князя Г.Е. Львова, отправленная Николаю II, ее копия была выслана Михаилу Александровичу для ознакомления. В биографии князь Г.Е. Львов характеризовался как «исключительно способный организатор общественного дела и выдающийся практический деятель»[621].

Отослав копию характеристики князя Г.Е. Львова Михаилу Александровичу, А.А. Клопов обосновывал это тем, что «может быть, Вы увидите на днях последнего [Николая II. – Е.П., К.Б.] и, пожалуйста, будьте в курсе». Это прямой намек на то, что при возможной встрече Михаила Александровича с императором, на которой речь могла зайти об ответственном министерстве из уст великого князя должна была прозвучать кандидатура князя Г.Е. Львова в качестве его главы. Такая встреча, на которой присутствовал также великий князь Александр Михайлович, произошла 11 февраля. Упоминалось ли на ней имя князя Г.Е. Львова, неизвестно.

«Вы не имеете права увлекать ваших родственников в пропасть…»

В этот момент на сцене великокняжеской оппозиции появляется еще одно лицо – великий князь Александр Михайлович, который нанес новый визит императорской чете, пытаясь уговорить ее пойти на уступки.

4 февраля он наконец окончил письмо, которое начал писать еще 25 декабря. Тем не менее не выслал его. В конце первой декады февраля 1917 г. великий князь Александр Михайлович сам прибыл в Петроград. Хотя неоднократно просил сделать это вдовствующую императрицу Марию Федоровну. «Сандро мучает меня и постоянно говорит о необходимости моей поездки в Петербург. Но я не хочу ехать туда, так как не думаю, что я что-то смогу там сделать. Как все это мучительно!»[622] Проезжая через Царское Село, Александр Михайлович просил императрицу принять его. Однако из-за заседания на конференции великий князь не смог приехать на прием, тогда через великую княгиню Ольгу Николаевну он стал добиваться переноса встречи на другой день.

В ожидании ответа Александр Михайлович встречался с Михаилом Александровичем, который предложил ему «переговорить с его царственным братом, после того как удастся увидеть Аликс»[623]. Встречался он и с М.В. Родзянко, который «явился к нему с ворохом новостей, теорий и антидинастических планов»[624].

Великому князю в приеме отказали. Более того, его брат Георгий Михайлович передал ему, что Александра Федоровна из-за болезни не сможет его принять и что он может уезжать обратно в Киев. Однако, Александр Михайлович был настойчив. Он написал Александре Федоровне письмо, в «котором убеждал ее принять его и уверял, что гораздо важнее ей видеть его, чем ему возвращаться в Киев»[625]. Согласно воспоминаниям А.А. Вырубовой, «Государыня, которой хватало мужества, чтобы игнорировать любую грозящую опасность, решила принять его и раз навсегда дать ему высказаться»[626]. Александр Михайлович получил приглашение на завтрак и на прием императрицы после него. «Эти завтраки! – писал он в своих воспоминаниях. – Казалось, половина лет моей жизни была потеряна на завтраки в Царском Селе»[627]. Однако великий князь был несколько разочарован, так как в письме к Александре Федоровне просил «видеть ее совершенно одну, чтобы говорить с глазу на глаз»[628]. Между тем при их разговоре присутствовал сам Николай II. Беседа продолжалась полтора часа, на все мысли, высказанные Александром Михайловичем, Александра Федоровна отвечала возражениями, с его точки зрения не выдерживающими ни малейшей критики.

Во время встречи великий князь «громко» зачитал письмо, оконченное еще 4 февраля, которое он хотел послать Николаю II, но передал ему лично при встрече, «после прочтения дополнял все мои положения долгими доказательствами, уверял, что мое письмо отражает настроение громадного большинства»[629]. Анализ первой части этого послания, написанного вскоре после убийства Г.Е. Распутина, был приведен в предыдущей главе. Январская часть письма написана в два приема – 1 и 25 января[630]. Сначала автор размышлял о состоявшихся к тому времени назначениях и причинах выбора таких кандидатур. Он писал, что не может понять, с чем Николай II и его советники борются и чего добиваются. «Можно подумать, что какая-то невидимая рука направляет всю политику так, чтобы победа стала немыслимой»[631]. В заключении этой части он указывал, что успокоить страну может лишь «правительство доверия» и «широкая свобода общественным силам, при строгом контроле, конечно»[632]. Такие формулировки практически полностью повторяли формулировки Прогрессивного блока.

Второй январский отрывок было связан с тем, что «недовольство росло с большой быстротой, чем дальше, тем шире становилась пропасть» между царем и его народом, то есть, с точки зрения великого князя, теми, кто понимал народные нужды. В пользу перемен он приводил внешнеполитические аргументы: пример управления в союзных странах и дружественное отношение с бывшими противниками России – Англией и Японией. Наконец, великий князь подкрепил свое мнение адресом новгородского дворянства. В заключение он пришел к выводу, что «правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию»[633].

Контент-анализ{9} позволяет говорить о том, что основным мотивом обращений Александра Михайловича служила его тревога по поводу взаимоотношений царя и правительства, с одной стороны, и народа и России – с другой. Дальнейшее сохранение подобного положения грозило революцией, а это угрожало и самому существованию великокняжеской фамилии, и Александру Михайловичу лично.

Во время их разговора император был совершенно пассивен, лишь изредка вставлял свои возражения, но «без убеждения…Ники был третьим лицом, в присутствии которого обсуждались действия, он больше занимался своей черкеской, поправлял полы, слушал»[634]. Но это не помешало Александру Михайловичу сказать, что «вмешательство императрицы в дела управления приносит престижу Ники и народному представлению о Самодержце вред». Далее он продолжал, что «каким бы ни был врагом парламентских форм правления в России, он был бы убежден, что если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Ники и облегчил его задачу». Закончил он разговор следующими словами: «Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе со своим мужем, но не забывайте о нас! Разве мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть»[635]. Примечательно, что позиция великого князя, во всяком случае по отношению к Александре Федоровне, полностью совпадала с позицией вдовствующей императрицы и, видимо, была с ней согласована. «Если бы только Господь открыл глаза моему Ники и он бы перестал следовать ее ужасным советам. Какое отчаяние! Все это приведет нас к несчастью»[636] (подчеркнуто в тексте оригинала. – Е.П., К.Б.), – писала вдовствующая императрица.