Читать интересную книгу Четыре Блондинки - Кэндес Бушнелл

Она тоже была чокнутая.

Но, напоминаю я себе, вообще-то он с ней не разводился. Брак просто признали недействительным. Они оба были совсем еще дети, и все говорили, что она – исчадие ада. Испорченная маленькая злючка из аристократической европейской семьи, она, возможно, училась в той же самой закрытой швейцарской школе, что и сестрички С., и до сих пор исправно появляется в безнадежно обветшавшей колонке «Сплетни Сьюзи». Ее имени там всегда сопутствует титул «бывшая жена принца Хьюберта Люксенштейнского», хотя это фактически неверно, ведь если их брак признали недействительным, значит, они НИКОГДА не были женаты.

Когда я только вышла замуж за Хьюберта и это отвратительное имя с оскорбительным для меня уточнением стало появляться в газетах, я с опаской указала на это мужу и спросила: «Разве ты не можешь ничего с этим сделать?» И он ответил, в первый раз испуганно, а в седьмой или восьмой – весьма раздраженно: «Я с ней больше даже не разговариваю. Вот уже шесть лет как не разговариваю». Но мне, конечно, этого было недостаточно, и я целыми часами не могла выбросить из головы чертову Анастасию. Ну и конечно, думая о ней сейчас, когда я иду на обед с Д.У., я не могу не помучить себя и не пройти мимо магазина «Ральф Лорен».

Ведь именно здесь я видела Анастасию около семи лет назад. В бутике «Ральф Лорен» на третьем этаже. Вообще-то я там работала, хотя сейчас мне трудно в это поверить, но в то время, помнится, у меня не было выбора. Моя мать вдруг занялась живописью, отец прожигал жизнь в Париже. Обо мне все забыли (впрочем, я внутренне была к этому готова), и мне ничего иного не оставалось, кроме как стать продавщицей в магазине Ральфа Лорена. Платили здесь мало, но на одежду давали семидесятипроцентную скидку.

Работа моя в основном состояла в том, чтобы аккуратно упаковывать свитеры, в чем я так никогда и не наловчилась. Другие девушки, которые проработали здесь шесть месяцев или около года, всегда подсказывали мне, как лучше упаковать свитер, поэтому меня и не уволили. Как будто я из-за этого переживала. И вот однажды днем, когда я сражалась с розовым кашемиром, появилась Анастасия. Со своей подругой. Я сразу узнала ее.

Она была миниатюрная, темноволосая, с огромными карими глазами. Анастасия была потрясающе, сногсшибательно красива и знала это. Она прищелкнула пальцами и направилась ко мне.

– Не будете ли вы так любезны помочь? – спросила она. Это была не просьба, но приказ, отданный с заметным испанским акцентом и в манере, ясно показывавшей, что общаться с прислугой не доставляет ей никакого удовольствия.

Я подошла поближе, но ничего не сказала.

– Вы ведь здесь работаете, не так ли?

– Так, – ответила я без малейшего энтузиазма.

– Мне нужно самое свежее.

– Свежее что? – спросила я.

– Да все. Платья, туфли, сумочки.

– Но я не знаю, что вы предпочитаете.

Она закатила глаза и театрально вздохнула, как главная героиня «мыльной оперы».

– В таком случае принесите мне то, что у вас в рекламных проспектах.

– Хорошо, – сказала я.

Я принесла одну пару туфель. ОДНУ. Она сидела в примерочной со своей подругой. Они судачили о Хьюберте, хотя к тому времени брак уже шесть месяцев считался недействительным. Так что же ей еще надо в Нью-Йорке?

– …едет к тетке в эти выходные… – сказала она своей подруге так, словно доверяла ей государственную тайну.

Тут она взглянула на меня. Я держала в руках туфли и улыбалась, думая: «Ага. Она пытается выглядеть как американка, чтобы вернуть его. Но этот номер у нее не пройдет. Поезд ушел». И я помню очень отчетливо, что думала о том, как мне заполучить его, и в это же самое время старалась понять, как ей удается оставаться столь великолепно самонадеянной, врожденное ли это и можно ли мне этому научиться.

– Ну? – сказала она.

– Вот, – произнесла я.

– Так чего же вы ждете?

Я посмотрела на нее, прищурившись. Потом вынула туфли из коробки.

– Потрудитесь обуть их мне, – приказала она.

– Простите, – возразила я, – но мы в Америке. Здесь не обращаются с людьми как со слугами.

Я бросилась вон из примерочной и столкнулась с высоким привлекательным мужчиной средних лет, одетым по последней моде, который сказал:

– Я ищу что-нибудь для своей жены.

И я ответила:

– Это не моя проблема.

Он удивился и возразил:

– Ваша, если вы здесь работаете.

– Не моя, потому что меня сейчас уволят.

– Да неужели? – спросил он.

Ну и конечно, тут я расплакалась.

– Я знаю одного торговца картинами, который ищет продавщицу для своей галереи в Сохо, – так сказал этот человек.

– А он не сделает меня своей шлюхой? – поинтересовалась я.

– Шлюхи сейчас процветают. Все им завидуют. Женщинам не хочется самим платить за вещицы от Кристиана Лакруа – не хочется и не приходится.

Само собой, этим мужчиной был Д.У.

И вот он сидит за столиком возле кафе «У обжоры» и возится со своим сотовым телефоном. Я незаметно подхожу, сажусь на шаткий алюминиевый стул и спрашиваю:

– Ты носишь… индийский лен?

– Это Валентино. Итальянская мода.

– О… Последний писк, я полагаю.

– Разумеется. В чем дело? Разве ты завтра не уезжаешь?

– Ты не можешь устроить Дайане платье от Бентли для кинофестиваля?

– Дайана, – напоминает Д.У., – из Флориды.

– Ты тоже бываешь во Флориде.

– Я бываю в Палм-Бич. Это не Флорида. – Д.У. молчит, пока официант наливает нам минеральной воды. – Я слышал, она вроде бы из Таллахасси*. Знаешь, мне интересно, кто же еще из Таллахасси? Из тех, кого мы знаем?

– Да никто, – отвечаю я.

– И зачем Дайане Мун носить вещи от Бентли? Она вполне могла бы надеть что-нибудь от Фредерикса из Голливуда – никто бы не заметил разницы.

– Это точно, – говорю я.

– Мне не нравится эта дружба с Дайаной Мун. Ты ведь понимаешь, конечно, что она совсем как Аманда. Только больше преуспела, чем Аманда, если женщины, подобные Дайане Мун, вообще могут преуспеть.

– Она известная актриса…

– Очень вероятно, что ее карьера скоро завершится. По прихоти обстоятельств, может, благодаря журналам типа «Вог» этой маленькой выскочке пришло в голову приехать в Нью-Йорк, чтобы «встать во главе общества». И она хочет использовать для этого тебя. Она хочет быть тобой. Совсем как Аманда.

– Д.У., – вздыхаю я, – общества больше нет.

Он смотрит на меня, не говоря ни слова.

– Она не хочет быть мной; возможно, это я хочу ею быть.

– Да брось, – говорит Д.У.

– Она чудовищно богата… И… у нее нет мужа.

– Потому что она его убила.

– Он был убит… дьявольскими силами. И части его тела растащили инопланетяне.

– Ну чего ради ты общаешься с этой помешанной? – спокойно спрашивает Д.У., подзывая официанта.

Хороший вопрос. Не потому ли, что моя мать… не в себе?

– Это может сослужить тебе плохую службу. Очень плохую, – говорит Д.У.

Моя мать родилась в нормальной, респектабельной и состоятельной семье, ее отец был юристом в Бостоне, но даже сейчас, спустя годы после того, как она ушла из коммуны, она все еще отказывается красить волосы и продолжает носить сандалии.

– Дайана Мун способна разрушить все, что угодно, – продолжает Д.У.

«Твоя мать такая… очаровательная», – сказал Хьюберт, познакомившись с ней. Но истинный смысл этих слов был такой: «Мы ведь не хотим, чтобы с ней общались газетчики, правда, дорогая? Мы не хотим, чтобы они рылись в твоем грязном белье?»

Ну и во многом другом тоже.

– Дайана Мун – она… что надо, – говорю я.

Д.У. смотрит на меня.

– Допустим, но помни по крайней мере, что ты не сможешь избавиться от нее так, как избавилась от Аманды. Это довольно-таки… очевидно.

Уж не знаю почему, но после его слов мы смеемся до слез.

VIII

Я в машине. Дайана едет слишком быстро, и я знаю, что ничем хорошим это не кончится, ну и, конечно, мы не вписываемся в поворот и машина летит с обрыва. И теперь для нас есть только воздух, а под нами гигантская цементная плита, и вот-вот нас не станет. Я не могу поверить, что не проснусь, Дайана поворачивается ко мне и говорит: «Ты просто знай, что я люблю тебя. Я правда люблю тебя». И она обнимает меня. Мне не верится, что я сплю, и я сейчас на самом деле умру в этом чертовом сне, которого вообще не должно было быть, и я отвечаю: «Я тоже люблю тебя». Мне интересно, как это бывает, когда ударяешься о цемент. Мы все ниже и ниже, я готовлюсь умереть во сне – а разве это не то же самое, что умереть на самом деле? Мы ударяемся о цемент, и это совсем не так плохо, как представлялось, мы всего лишь просачиваемся сквозь него в какое-то другое место – туда, где только коридоры и голубой свет.

Ладно. Сейчас мы мертвы, но нам же надо решить, хотим мы возвращаться или нет.

Я не знаю, что делать.

– Я возвращаюсь, – говорит Дайана.

– А я? – спрашиваю я. – Мне стоит вернуться?