Неизвестно каким образом русский контроль будет сказываться на экономической жизни. Успехи в промышленном развитии в самой России были достигнуты слишком высокой ценой. Достаточно ли, спрашивал я, одной идеологии для разрешения всех этих проблем? Советский марксизм, замечал я, как политико-эмоциональная сила, во многом иссяк даже в самой России. Кремль теперь имеет под своим контролем послушную, но лишенную энтузиазма массу последователей. Если это верно, указывал я, даже для самой России, то какую пользу может принести применение подобной идеологии в восточноевропейских странах?
Принимая во внимание эти слабые места, продолжал я, России будет трудно сохранять свою власть в Восточной Европе в отсутствие моральной и материальной поддержки Запада. Советские лидеры, отмечал я, вполне могут искать такой поддержки, поскольку на Западе, особенно в Америке, сложилось мнение, будто необходимо продолжать тесное сотрудничество между Россией и США для установления прочного мира во избежание новых военных конфликтов. На самом деле это, конечно, было не так. Но эти предубеждения, свойственные американцам, указывал я, очень выгодны советским лидерам. Поэтому они вполне могут надеяться, что страны Запада окажут материальную и моральную поддержку сохранению советской империи в Восточной Европе, без чего русским не удержать территорий, над которыми они недавно установили контроль. В случае неоказания такой поддержки советское правительство, отмечал я, даст Западу почувствовать свое недовольство в резкой форме, но, если Запад проявит политическую выдержку, советская акция не повлечет за собой катастрофических последствий. В своем анализе международного положения России к концу войны с Германией я бы выделил следующие основные моменты:
1. Русские не смогут успешно сохранять свою гегемонию на всех территориях Восточной Европы, попавших под их контроль, без помощи Запада. Не имея ее, они утратят часть своих политических позиций.
2. Полноценное сотрудничество с Россией, которого ожидает наш народ, вовсе не является существенным условием сохранения мира во всем мире, поскольку существует реальное соотношение сил и раздел сфер влияния.
3. У Москвы нет оснований для дальнейшей военной экспансии в глубь Европы. Опасность для Запада представляет не угроза русского снабжения, а коммунистические партии в самих западных странах, а также иллюзорные надежды и страхи, присущие западному общественному мнению.
Внимательный американский читатель, очевидно, заметит, что эти три моих положения соответствуют основным элементам доктрины, о которой было объявлено через два года. Я хотел бы подчеркнуть, что мои верные или неверные взгляды на проблемы взаимоотношений Запада и СССР в послевоенные годы сформировались не в 1947 году, полном тревог и разочарований, когда они стали достоянием общественности, а еще под влиянием моей службы в Москве, вскоре после победы союзников, когда я предпринял попытку заглянуть в будущее взаимоотношений России и Запада.
Этот аналитический материал был также вручен мною послу и, как и прежде, насколько я помню, был возвращен мне без комментариев. Я не думаю, чтобы его когда-либо отправляли в Вашингтон. Возможно, этот материал прочел Гопкинс во время своего визита в Москву в мае 1945 года; однако в то время это был уже очень больной человек, не игравший особой роли в формировании внешней политики США.
Глава 10
ОТ ДНЯ ПОБЕДЫ В ЕВРОПЕ ДО ПОТСДАМА
В аналитическом докладе посольства в Москве от 19 мая 1945 года, основанном на обзоре советской прессы, содержались следующие положения:
«Никто так хорошо не понимает критического характера настоящего военного периода, как советские лидеры. Они вполне отдают себе отчет, что именно в период всеобщей политической и социальной неустойчивости, последовавшей за мировой войной, могут быть созданы контуры будущего устройства мира, которые со временем обретут постоянный характер. Они придают большее значение решениям, будучи принятым в ближайшие недели, чем даже возможным резолюциям будущей мирной конференции. Ведь с советской точки зрения решения последней во многом можно предопределить сейчас, если ковать железо, пока оно горячо».
Я сам также имел отношение к авторству этого документа и был, естественно, озабочен необходимостью для нашего правительства правильно проанализировать проблемы, связанные с послевоенной политикой СССР, и разработать политику, которая свела бы к минимуму ущерб, уже нанесенный европейской стабильности тем политическим положением, которое создалось вслед за окончанием войны на русском фронте. Поэтому я досаждал всем, кто готов был меня выслушать – прежде всего послу, – разного рода призывами, протестами и обращениями. Количество документов, вышедших из-под моего пера в этот период, слишком велико, чтобы включить их в эту книгу. Но так как идеи, выдвинутые в них, в дальнейшем нашли отражения в ряде моих заявлений, получивших известность, то я хотел бы в общих чертах изложить суть этих идей.
Анализ положения России содержится в основном в двух обширных докладах, на которые я уже ссылался.
Я был чуть ли не единственным человеком в высших эшелонах американской власти, который настаивал на признании де-факто разграничения сфер влияния, которое уже имелось в Европе. Это я делал по двум основным причинам. Во-первых, я был убежден, что нам незачем надеяться на возможность влиять на события в странах, уже вошедших в сферу гегемонии России, в которых доминировали коммунисты и народы которых были изолированы от Запада. В этом случае я не видел, почему мы должны облегчать задачи русским, действовавшим в этих регионах, и разделять с ними моральную ответственность. Нам, по моему убеждению, оставалось только заявить, что мы не имеем со всем этим ничего общего.
Когда в феврале-марте 1945 года начались трудности в Румынии, связанные с визитом в Бухарест Вышинского и его жесткими мерами по реорганизации румынского правительства, я был против того, чтобы выражать протест по этому поводу, как мы делали в своих нотах. Я считал, что, если мы не предпримем в связи с этим конкретных мер, таких как отзыв наших представителей из Контрольной комиссии, русские едва ли будут считаться с нашими взглядами на этот вопрос и даже в случае таких акций с нашей стороны вряд ли изменят свой курс в Румынии.
Через месяц возник вопрос о Чехословакии. В отличие от Венгрии, Румынии, Болгарии Чехословакия не воевала с СССР и имела статус «освобожденного союзника». По каким-то непонятным для меня причинам, возможно, из-за огромной популярности президента Бенеша, на Западе сложилось впечатление, что в этой стране создалось независимое правительство. Я не видел оснований для такого вывода. Первое же знакомство с чехословацким послом в Москве Зденеком Фирлингером убедило меня в том, что это не представитель независимой Чехословакии, а советский агент. Я был крайне скептически настроен в отношении к власти, которую мог представлять такой человек. Мы мало знали о том, что происходит на территории Чехословакии, оккупированной советскими войсками, но для нас не было сомнений, что там ведутся всякого рода интриги с целью установления в этой стране коммунистической монополии на власть. Это наше впечатление подтвердилось, когда советские власти стали чинить препятствия отправке американских представителей в столицу Чехословакии. Из Вашингтона поступила просьба, чтобы мы уладили это дело с советским правительством и чтобы представители смогли как можно быстрее нанести визит новому чехословацкому правительству. Я снова возражал против такой постановки вопроса. По моему мнению, если положение чехословацких властей по отношению к России таково, что они сами не могут принимать иностранных представителей без согласия советского правительства, то можно поставить под вопрос саму по себе целесообразность нахождения наших официальных представителей в Праге. Некоммунистов – членов чехословацкого правительства – я рассматривал просто как почетных пленников России и был уверен, что американские представители в этой ситуации будут бессильны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});