Для нас, сотрудников посольства, приближение победы означало появление новых проблем. В эти месяцы в Москве успешно был заключен мир с финнами, румынами и болгарами. Ко всем этим актам я, по роду работы, имел некоторое отношение. Я суетился и надоедал послу, разъясняя ему, что русские, вступив во владение нефтяными месторождениями в Румынии, принадлежавшими американцам, решили перевезти на Кавказ для использования в собственных целях американское оборудование, которое они обязались сохранить. Немало неприятностей доставляли нам и трехсторонние контрольные комиссии, созданные для временного управления в Балканских странах, занятых советскими войсками. Советские командиры, по межправительственному соглашению ставшие председателями соответствующих комиссий, сразу же оттеснили своих английских и американских коллег, не сообщали им должной информации, игнорируя их точку зрения, как и интересы их правительств. Между тем местные военные агенты НКВД старались изолировать американских и английских офицеров от населения.
Русские командиры имели право использовать свою власть таким образом, поскольку западные союзники делали нечто подобное в объединенных контрольных комиссиях по Италии. Но все же я не видел оснований, почему мы должны были при таких обстоятельствах сохранять свое представительство в этих контрольных комиссиях. Я уже отмечал в своей памятной записке от 5 декабря 1944 года, посвященной проекту мирного договора с Венгрией, что согласиться на представительство в комиссиях – значило бы для нас просто «взять на себя моральную ответственность за режим после заключения перемирия, хотя мы все равно не сможем повлиять на связанные с этим режимом процессы». Однако этот мой аргумент не произвел должного впечатления на правительство США. Наши военные продолжали сотрудничать в контрольных комиссиях, хотя не могли оказать сколько-нибудь существенного влияния на жизнь в соответствующих районах, а наше правительство приняло на себя долю ответственности перед населением этих районов за политику, выгодную Кремлю, которому служили председатели этих контрольных комиссий.
В феврале-марте 1945 года, вследствие решений Ялтинской конференции, в Москве проводились бесконечные и бессмысленные, с моей точки зрения, дискуссии о том, кому следует участвовать в новом польском правительстве. В апреле появились признаки растущей озабоченности президента действиями советской стороны и произошел обмен посланиями между лидерами двух стран с выражением беспокойства по поводу развития их взаимоотношений. Затем вдруг пришло ошеломляющее известие о кончине нашего президента. Последние недели войны, закончившейся крахом Германии, пролетели, как нам показалось, очень быстро.
В середине апреля в Москву проездом прибыл наш посол в Китае генерал-майор Хэрли. Он был в Вашингтоне, где встречался с президентом, теперь же возвращался в Китай. Хэрли уже побывал в Москве в сентябре 1944 года. Вместе с мистером Нельсоном, председателем Совета военной промышленности, Хэрли встречался с Молотовым и изложил свои впечатления о советских намерениях в Китае в послании от 4 февраля 1945 года:
«1. Так называемые китайские коммунисты в действительности вовсе не коммунисты.
2. Советское правительство не поддерживает китайских коммунистов.
3. Советы не хотят раздоров и гражданской войны в Китае.
4. Советское правительство недовольно обращением китайцев с советскими гражданами, но искренне желает более тесных и гармоничных взаимоотношений с Китаем».[30]
В апреле 1945 года, после Крымской конференции, мы уговорили китайских националистов согласиться на территориальные и иные уступки Советскому Союзу, предусмотренные решениями конференции. Русские, в свою очередь, согласились заключить договор о дружбе с националистическим Китаем. Наступило время прямых советско-китайских переговоров. Китайцы, однако, настороженно восприняли оптимистичные сообщения генерала Хэрли относительно советских намерений и хотели получить от нас дополнительную информацию, прежде чем начать переговоры. Посол был тогда в США, и я исполнял обязанности временного поверенного в делах СССР. Хэрли 15 апреля встречался со Сталиным. На таких встречах по правилам должен был присутствовать лично я, но я не помню, чтобы от генерала поступали мне предложения принять в ней участие. Впрочем, я радовался тому, что держался подальше от генерала Хэрли, и не настаивал на этом. Зато я ознакомился с его докладом об этой встрече, который он оставил нам перед возвращением в Китай для передачи по нашим телеграфным каналам.
Содержание этого доклада вызвало у меня беспокойство, поскольку оно не соответствовало представлениям ряда наших сотрудников о характере отношения советского руководства к китайским делам. Я изучил доклад вместе с мистером Джоном Дэвисом, и мы оба пришли к выводу, что в таком виде он произведет неправильное впечатление. Кроме того, у нас не было полной уверенности, что доклад генерала соответствует взглядам посла Гарримана. Поэтому мы не могли оставить его без комментариев и составили от моего имени письмо Гарриману, чтобы указать ему на необходимость корректировки слишком оптимистичных взглядов Хэрли.
Я хочу остановиться на тех положениях, которые, по словам Хэрли, были высказаны Сталиным, то есть, что он: «1. В целом согласился с нашей политикой в Китае, как ее обрисовал Хэрли. 2. Что эта наша политика будет поддержана советским правительством. 3. Что он полностью поддержит в особенности меры по унификации китайских вооруженных сил и обещает полное признание китайского националистического правительства под руководством Чан Кайши…
В докладе посла Хэрли нет сведений о том, что именно он сказал Сталину и с чем тот согласился. Но следует иметь в виду, что русские и мы одни и те же слова понимаем по-разному. Сталин, конечно, готов подтвердить принцип унификации вооруженных сил Китая, поскольку знает, что подобная унификация практически возможна только на условиях, приемлемых для Коммунистической партии Китая…
Я утверждаю, что в будущем советская политика в Китае останется такой же, какой она была в недавнем прошлом – максимум контроля, при минимуме ответственности, над теми частями Азии, которые примыкают к советской границе. Для меня совершенно ясно, что цели Москвы в этом регионе состоят в следующем: 1. Возобновление (по сути, если не буквально) контроля над территориями и дипломатического контроля над всеми районами Азии, которыми Россия владела при царе. 2. Доминирование в районах Китая, прилегающих к советской границе. 3. Контроль над теми территориями Китая, которые сейчас заняты японцами, с целью недопущения в этот район других иностранных держав, включая Америку и Англию…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});