Шрифт:
Интервал:
Закладка:
31 августа 1887 г.
1887 г. августа 31 сентября 9. Майданово
Милый, дорогой друг мой!
Очень, очень давно не имею я никаких известий о Вас. Сколько раз собирался я писать Вам, но куда адресовать письмо, не знал. Мне известно только, что в конце июля Вы уехали за границу. Вероятно, одно мое ахенское письмо пришло в Плещееве, когда Вас уже не было, но надеюсь, что оно дошло до Вас. После этого письма я остался в Ахене еще более месяца и только двадцать пятого числа уехал. Шесть недель, проведенных в Ахене в постоянном сообществе сильно страждущего человека, обреченного на смерть, но никак не могущего умереть, были для меня невыразимо мучительны. Это одна из самых мрачных полос моей жизни. Я очень постарел и похудел за это время. У меня какая-то усталость от жизни, какая-то печальная апатия, такое чувство, как будто и мне скоро умереть нужно, и ввиду этой близости всё, что составляло важное и существенное в моей личной жизни, представляется мне мелким, ничтожным и совершенно бесцельным. Вероятно, все это скоро пройдет, и я снова войду в свою колею работающего и стремящегося к идеалу музыканта. Дай бог, чтобы так! Собственно, мне бы уже следовало быть в Петербурге, ибо там уже начали разучивать “Чародейку”, но я испытывал такую потребность в отдыхе и в одиночестве, что решился неделю провести в Майданове. На мое несчастие, погода мрачная, серая, располагающая к печальным помышлениям.
Очень хотелось бы знать, что Вы делаете, каково здоровье Ваше. Что бедный Владислав Пахульский? Прошу Вас, дорогой друг, передайте ему выражения искреннейшего моего сочувствия.
5 сентября.
Ах, милый друг мой! Как мне обидно, что я не знаю, где Вы и, главное, что Вы. Адрес Ваш узнать хоть сейчас можно: стоиг только съездить в Москву и спросить Ивана Васильева. Но мне гораздо важнее знать, здоровы ли Вы, благополучно ли всё у Вас. Дело в том, что я сейчас буду излагать Вам слезную мою просьбу и между тем боюсь, что она придет к Вам в такое время, когда Вам не до меня. Милый друг! Вы когда-то не советовали мне делаться собственником. Между тем, чем далее, тем более я убеждаюсь, что для меня было бы полнейшим благополучием и величайшим счастием обладать маленьким курком земли и своим домиком. Ведь только в деревне я бываю счастлив и спокоен, а жить в нанятом доме, на чужой земле не есть и никогда не может быть полным удовлетворением моих желаний, ибо свободным и вполне покойным я могу быть только у себя. Старость приближается, и я всё более и более лелею сладкую мечту сделаться собственником. В настоящее время я имею возможность приобрести за двенадцать тысяч рублей прелестный участок леса, и в нем есть местечко, где бы я мог выстроить на необычайно живописном пригорке домик. Шесть тысяч я могу сейчас без затруднения достать, но остальные шесть мне хочется попросить у Вас, т. е. я желал бы в настоящее время, приблизительно около 1 октября, получить бюджетную сумму за целый год!!! Возможно ли это? Деликатно ли я поступаю, беспокоя Вас этой просьбой? Простите ли Вы, что ставлю Вас в неловкое, быть может, положение, ибо отказывать Вы не умеете, а исполнить просьбу почему-либо Вам в эту минуту неудобно? Не знаю, но только страстное желание не упустить этого случая дает мне смелость беспокоить Вас. Вы так много, так бесконечно много для меня уже сделали, я Вам обязан целым десятилетием полнейшего благополучия! Дорогая моя, довершите мое безусловное счастие, дав мне возможность иметь свой собственный угол. Мне ужасно совестно писать эти строки. Боже мой, когда-то они дойдут до Вас!!!
9 сентября.
Милый, дорогой друг!
Я только что вернулся из Петербурга. Дорогой туда я ехал в одном вагоне с А. А. Римским-Корсаковым. От него я узнал, что Вы в Женеве и что можно писать Вам poste restante. Хотя адрес этот я узнал не прямо от Вас, но всё-таки решаюсь послать настоящее письмо, ввиду того, что от Вашего ответа будет зависеть вопрос о покупке мной земли и постройке дома. Последняя, в случае, если покупка состоится, должна начаться сейчас же, дабы весною дом мог быть готов. Вообще, не позже как недели через две, мне необходимо решить этот важный для меня вопрос. Тысяча сомнений терзают меня. Быть может, Вас неприятно поразит моя просьба; быть может, я злоупотребляю Вашей дружбой и поступаю неделикатно! Но, тем не менее, решаюсь; простите меня!
Я ездил в Петербург ради двух причин. Нужно было присутствовать на первой спевке “Чародейки” и сделать разнородные указания насчет музыки и текста, и нужно было вчера, 8 сентября, присутствовать на праздновании двадцатипятилетия Петербургской консерватории. Теперь я буду иметь возможность остаться еще недели две в Майданове. Тем не менее, меня в каждую минуту по непредвиденным обстоятельствам могут вызвать в Петербург, а потому убедительно прошу Вас, дорогой друг мой, адресовать Ваше письмо в Москву, в магазин Юргенсона, куда во всяком случае я должен буду отправиться около двадцатых чисел для разных дел перед отъездом в Петербург на продолжительное время.
Будьте здоровы, дорогая! Еще и еще раз прошу простить меня!
Ваш П. Чайковский.
396. Мекк - Чайковскому
Женева,
15 сентября 1887 г.
Дорогой, несравненный друг мой! С величайшим удовольствием готова я служить Вам своими средствами, чтобы устроить уютный и симпатичный Вам уголок. Никто больше меня не может понять, как в известном возрасте необходимо иметь свой угол, свой приют, и дай Вам господи устроить его себе как можно уютнее и приятнее для Вас. Прошу Вас, дорогой мой, сказать мне без всякого стеснения, если, быть может, Вам еще удобнее получить бюджетную сумму за два года вперед, так как Вы будете делать постройки, и деньги нужны, а мне, уверяю Вас, милый друг мой, это никакого неудобства не составит. Еще прошу, мой дорогой, сообщить мне телеграммою, чтобы не терять времени, куда, по какому адресу и на чье имя могу я послать всю сумму, которую Вы назначите, и также не откажите помянуть в телеграмме, не прислать ли за два года.
Простите, мой милый друг, что пишу опять карандашом, но мои головные нервы в таком ужасном состоянии, что я не только писать, но даже говорить могу с большим трудом. Моему больному теперь, слава богу, лучше, потому что мы находимся в полном уединении на даче. Адрес мой : Suisse., Geneve. Pregny, villa le Bocage.
Какой я несчастный человек, что не могу писать Вам как прежде, и как хотелось бы и теперь, но, увы, нервы, нервы мои совсем в отчаянном положении. Будьте здоровы, мой милый, драгоценный друг. Всею душою Ваша
Н. фон-Мекк.
397. Мекк - Чайковскому
Женева,
23 сентября/5 октября 1887 г.
Милый, дорогой друг мой! С величайшим удовольствием препровождаю Вам здесь чек № 121424 на шесть тысяч (6000) рублей и горячо желаю, чтобы бог дал Вам устроить себе уголок как можно более по Вашему вкусу и желаниям. Я буду бесконечно рада, если узнаю, что Вы довольны и покойны в своем домике, в своем саду. В Вашей телеграмме сказано: pour une annee [за один год]; я не смею переступить Вашего желания и потому посылаю только шесть тысяч. Номер чека я оговариваю здесь для того, что если бы в случае чек пропал, то я попрошу Вас заявить банку Взаимного кредита, что Вам был послан чек № 121424 с моим подписом и что он пропал, то чтобы они не выдавали никому другому по этому чеку. Я посылаю его, как всегда, отдельно.
Простите, дорогой мой, что пишу так дурно, но Вы знаете, в каком • плачевном состоянии находится моя голова, а тут еще из России беспокоящие меня известия: у моей бедной Саши трое детей больны и из них старший сын - воспалением в легких, и я так боюсь за нее, она такая безгранично любящая мать и готова пожертвовать собою, ухаживая за детьми. Ах, наш русский климат, какой он убийственный!
У нас также очень холодно и серо, дует женевская bise [северный ветер], вообще здесь климат дурной, но всё-таки это не то, что у нас в России. Я отсюда, вероятно, поеду к себе в Belair, но еще нескоро и пока прошу Вас, милый друг, адресовать всё сюда.