Читать интересную книгу Тернистый путь - Леонид Ленч

Сидевший за письменным столом в кабинете рыхлый, полный мужчина поднял голову Его лицо страдаль чески сморщилось.

— Что вам нужно?!

— Вы, извиняюсь, очень скрыпите! — вежливо сказал Алексей Иванович, вошел в кабинет и несколько раз открыл и закрыл дверь, которая теперь уже не скрипела, а визжала, как свинья, влекомая на убой.

— Не я скриплю, дверь скрипит! — почти закричал Сергей Серафимович. — Но вам-то какое дело до этого?!

— Меня прислали наладить, чтобы вы тут не скры-пели! — сказал Алексей Иванович.

— От кого вас прислали?

— От организации… по борьбе со скрыпом… Позвольте приступить?

Директор откинулся на спинку кресла, посмотрел на Алексея Ивановича шалыми глазами:

— Приступайте!

Алексей Иванович открыл свой чемоданчик, извлек из него металлическую пузатую масленку и бутылку с машинным маслом и приступил к работе.

Когда все ржавые петли и задвижки всех дверей в конторе были смазаны и проверены, он снова появился в кабинете директора. Дверь на этот раз открылась бесшумно, как в сказке.

— Шелковой стала! — объявил Алексей Иванович. — Вот, прошу убедиться!

Он открыл и снова закрыл, опять открыл и опять закрыл. Усмиренная дверь даже не пискнула.

— Все нервы из меня выскрипела, проклятая! — залепетал счастливый директор. — Столько народу в управлении болтается без дела — ни один не догадался! Спасибо вам большое, товарищ… из борьбы со скрипом!

..Вечером, когда близнецы вернулись домой с работы и, умытые, с мокрыми еще волосами, сели ужинать, Алексей Иванович положил на стол перед Владимиром бумагу и сказал:

— Читай вслух, где резолюция!

Владимир прочитал: «Отпустить подателю за нал. расчет 70 (семьдесят) листов шиферу. С. Баранников» Посмотрел на застывшего Петра.

— Да как же вам это удалось, папаша?!

Алексей Иванович подмигнул ему и сказал:

— Кутята вы и есть кутята! Скрып скрыпом не проймешь! Недаром говорят: не подмажешь — не поедешь!

И показал близнецам свою масленку.

В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Она сидела у окна в полупустом вагоне пригородной электрички и увлеченно читала книжку, переплет которой был аккуратно завернут в белую плотную бумагу.

Он сидел напротив нее и откровенно любовался ею: ее прямыми черными блестящими волосами, ниспадающими до плеч из-под вязаной круглой шапочки, дешевой, но модной, с козырьком, ее прямым носиком, очень самоуверенным, золотистой, египетской смуглостью ее щек и, конечно, ее стройными, крепкими ножками в прочных основательных полусапожках без каблуков.

Читая, она чуть хмурила тонкие брови, и эта манера чтения особенно восхищала и умиляла его.

«Она — тонкая интеллектуальная натура! — думал он восторженно. — Читает не механически, не ради самого процесса чтения, не для того, чтобы убить вагонное время, нет, она переживает и думает — да, да, думает! — вместе с автором.

Вагон мотнуло вправо, потом влево, и ее большая дорожная сумка, стоявшая на лавке рядом с ней, упала на пол.

Он поднял сумку, подал ей. Она поблагодарила кивком головы и обворожительной улыбкой.

Осмелев, он спросил ее не очень-то находчиво:

— В Москву?

Она снова улыбнулась — на этот раз снисходительно.

— Куда же еще! А вы?

— Тоже в Москву. Вообще-то я живу в Подольске. Но в Москву езжу часто. Вы любите Москву?

— А вы?

В ответ он продекламировал с большим чувством:

Как часто в горестной разлуке,В моей блуждающей судьбе,Москва, я думал о тебе!Москва… как много в этом звукеДля сердца русского слилось!Как много в нем отозвалось!

Стихи ей, видимо, понравились. Она улыбнулась (теперь одобрительно) и спросила:

— Это Евтушенко или Вознесенский?

Ошеломленный, он сказал, краснея:

— Простите, а вы… вообще Евтушенко и Вознесенского читали?

— Я на них глядела! — сказала она с той же улыбкой. — Мы с подругой были на вечере поэтов, они там выступали. Но, насколько я помню, они не про Москву читали. Насколько я помню, они что-то другое читали.

Он кашлянул и сказал с робким укором:

— Я из Пушкина вам прочитал. Из «Евгения Онегина». Вы читали «Евгения Онегина»?

Его укор задел ее.

— Зачем же читать то, что я слышала много раз еще девочкой. В Большом театре.

Он посмотрел на нее с удивлением. Даже с некоторым страхом.

— А… «Войну и мир», извините, вы читали?

— Зачем же читать то, что можно посмотреть в кино?

У него на лбу выступили росинки пота.

— А вот «Идиота» Достоевского вы, извините, тоже… в кино?

— В кино!

— А «Дворянское гнездо» Тургенева в театре небось?

— В театре!.. Слушайте, а почему вы, собственно, так волнуетесь?

— Я не волнуюсь! — почти закричал он. — Но я не могу понять. Как же так?! Вы же, наверное, учились в школе. Разве вы там не писали сочинений по отечественной литературе?

— Писала!

— Как же вы могли их писать, если вы, оказывается, ничего не читали?!

Она иронически прищурилась. Этот чудаковатый малый, не то студент, не то рабочий, в коротком ватнике на «молнии» начал ей надоедать. Она решила сбить его с ног одним ударом.

— А мальчики на что?! — сказала она надменно, глядя ему прямо в глаза. — Мне наши мальчишки помогали писать сочинения. Каждый за честь считал!

Он откинулся на спинку вагонной лавки и действительно стал похож на боксера, получившего хороший удар в челюсть и повисшего на канатах, окаймляющих ринг. Впрочем, он тут же очнулся и сказал слабым голосом:

— Но ведь вы что-то все-таки читаете! Что же вы читаете… извините меня за любопытство?!

Она подняла свои тонкие брови, посмотрела на него сверху вниз и сказала:

— Я люблю иностранных писателей!

— Например, кого?

Она отчеканила:

— Например, Реманка, Хемингуэя… ну и так далее!..

Он оживился, обрадовался. Даже простил ей «Реманка». Мало ли что бывает. Человек оговорился, ну и что?!

— Я тоже очень люблю Хемингуэя, — сказал он радостно. — Что вам у него нравится?!

Она посмотрела в окно, поднялась. Электричка, сбавив ход, приближалась к перрону Курского вокзала Она обернулась к нему и сказала:

— Я вам лучше скажу, что мне не нравится. Мне не нравятся экзамены, а еще больше экзаменаторы.

Раскрыв сумку, она с раздражением сунула — но не в сумку, а мимо сумки! — книжку, переплет которой был аккуратно завернут в плотную белую бумагу, и пошла к выходу, не попрощавшись с ним. Он стоял и смотрел, как она уверенно переставляет свои крепкие ножки в прочных, основательных полусапожках, потом наклонился и поднял упавшую на пол книжку. Хотел было окликнуть ее владелицу, но бес любопытства заставил его сначала посмотреть, что же это была за книга. Посмотрел. Это была «Книга о вкусной и здоровой пище».

Тогда он положил ее «пищу» на лавку и вышел на перрон с другой стороны вагона.

КОТ НА ПОДОКОННИКЕ

Поздним весенним вечером я возвращался домой из гостей в отличном настроении. Причин к тому было две: во-первых, в гостях за ужином подавали болгарский экспортный «плиско», и я позволил себе принять две… нет, кажется, три рюмки (моя бдительная супруга сидела по нездоровью дома, и я оказался вне ее «цензурных» возможностей), а во-вторых, уж больно хороша была «ледяная, красноносая московская весна», — эти прелестные и точные эпитеты принадлежат Илье Ильфу.

Город уже готовился отходить ко сну. Окна в домах гасли одно за другим, как отжившие свой срок планеты.

Я свернул с магистрали на боковую улицу, миновал два дома и вдруг увидел Его. Он сидел на подоконнике раскрытого настежь окна в комнате первого этажа довольно невзрачного старого дома — тощий, большеголовый, но при этом очень симпатичный черный кот.

Возможно, я бы прошел мимо него, — мало ли симпатичных кошек в большом городе по вечерам вылезает на подоконники подышать охлажденными испарениями бензина, которые на языке бедных горожан называются «свежим воздухом», — но кот сам заставил меня остановиться. Он коротко и властно мяукнул, словно сказал:

«Можно вас на одну минуточку?»

Я подошел к окну вплотную, посмотрел в его немигающие нахальные зеленые глаза.

— Что вам угодно, товарищ кот?

Кот молчал, продолжая разглядывать меня в упор.

— Вам хочется со мной поболтать? Но поймите: о чем может трезвый человек говорить с кошкой, к тому же абсолютно незнакомой?! У нас с вами нет общих интересов!

Кот встал на подоконнике на все четыре лапы и, выгнув дугой хребет, потянулся так, чтобы я мог оглядеть его в профиль всего целиком. И тут я увидел его укороченный до половины хвост.

— Вы что, из Габрова? — обрадовался я.

Кот молчал.

Я стал гладить его и чесать за ухом. Кот замурлыкал, жмурясь и потягиваясь от удовольствия. При таком контакте можно было переходить на «ты».