облачка, которые сойдутся наконец в громовую тучу… Зачем ты таишься предо мной?
— Кто же сказал тебе, что я несчастлив и что причиною этого несчастия — жена моя?
— Ты забыл, что я знаю все, что я не оставляю тебя ни на минуту.
— А когда так, то прошу тебя, сатана, дай же мне совет, как выйти из положения, в которое я поставил себя.
— Не будут ли поздними теперь эти советы? Вольно тебе не слушать их прежде. Разве не советовал я тебе увезти ее, высосать из нее всю сладость, все то, что в ней было хорошо, и бросить потом, как ореховую шелуху, без которой не мог бы ты съесть зерна?..
Твардовский молчал.
— Ты сделал по-своему, — продолжал дьявол, — и вот плоды твоего своеволия… Но, так или иначе, а надо же тебе кончить эту историю.
— Я готов на все, — сказал мрачно Твардовский.
— Ты выгонишь ее из дому…
— Выгнать из дому!.. С ума сошел ты, дьявол! А что бы стали говорить люди?
— Люди! Ха, ха, ха!.. Людская болтовня разве составит твое счастье или несчастье?
— Но, подумай… не пал ли бы на меня весь позор, если б решился я выгнать жену из моего дома?
— Жену, говоришь ты?
— Жену. Разве она не жена моя?
— Ха, ха, ха!.. Жену, с которою обвенчал тебя покорный слуга твой!
Твардовский задумался. До сих пор эта мысль не приходила ему в голову. Счастливый первою любовью, он считал себя законнейшим мужем во всей вселенной. Нерешительность, однако ж, все еще не оставляла его.
— Она не так дурна и зла, как тебе кажется, — сказал он наконец.
— Она гораздо хуже того, чем кажется, — прервал дьявол. — Ты, верно, еще не совсем разлюбил ее?.. Можешь жить с нею, если тебе угодно, но я советовал бы тебе наперед увериться хорошенько в ее добродетели.
— Как! Ужели ты думаешь, что она могла изменить мне! Она смела изменить мне!.. И ты говоришь мне это, сатана! — вскричал Твардовский, подбегая к дьяволу. Глаза его блестели, руки тряслись: ревность душила его.
— Не только говорю, но и утверждаю, — хладнокровно отвечал дьявол.
— Ты докажешь мне это!
— Нет ничего легче!
— Изменяет!.. Изменяет! — кричал Твардовский. — И для кого, для кого? Говори — для кого, спрашиваю тебя?
— Для кого!.. Как водится, для молокососа, который помоложе, посвежее тебя… А ты и не знал ничего, бедный муж! Знай же, что эта связь тянется уже добрых два месяца… Теперь не хочешь ли знать имя счастливца? Пан Христофор, королевский коморник, глупый, как кукла, и так же раскрашенный, нарумяненный.
— Я должен увериться в этом, должен непременно, — говорил Твардовский, — я убью изменницу!..
— Уверься. Но позволь сказать тебе на прощание, Твардовский: изо всех мудрецов в свете я не видал ни одного глупее тебя. Вместо того, чтоб спокойно ждать случая, который бы удостоверил тебя в неверности жены, вместо того, чтоб отмстить осторожно и обдуманно, упиться всею прелестью давно замышленного мщения, ты торопишься, хочешь, чтоб она обезоружила тебя кокетством, обманом, слезами, чтоб она снова и сильнее прежнего привязала тебя к себе!..
— Что же должен я делать?.. Что?.. Говори!.. Видишь: одна мысль об ее неверности жжет меня.
— Выслушай меня терпеливо. Скажи ей, что ты должен ехать сегодня из Кракова за несколько миль, приготовься к отъезду; выезжай из дому, но не из Кракова. Будь уверен, она позовет к себе своего любовника. Ты ночью войдешь в дом через садовую калитку, прокрадешься в спальню, услышишь, увидишь все.
— Но я не желал бы видеться с нею, — сказал Твардовский. — Чувствую, что я не удержался бы и высказал ей все, что у меня на сердце! — Говоря так, он позвал слугу и послал его уведомить жену о своем отъезде на несколько дней.
Спустя несколько минут дьявол показал ему в окошко выходившую на улицу служанку жены, поверенную всех ее тайн.
— Видишь ли, она уже послала за своим возлюбленным, — шепнул сатана. — Ну, захлопнем же мы их в западне.
Твардовский собрался в дорогу. Выехав за Флорианские ворота, он приказал остановиться в корчме, куда назначено было придти дьяволу. Тот не заставил долго ждать себя.
— Пойдем! — сказал он ему со злобною улыбкою.
Ночь была ясная и теплая, и путники скоро достигли садовой калитки. Отсюда пробрались они черед сад в комнату, смежную со спальней.
— Где же они?.. — нетерпеливо спросил Твардовский.
— Здесь, — отвечал дьявол, — слушай, только со вниманием… слышишь?..
Твардовский, бледный, весь дрожа, едва переводя дыхание, подвинулся к двери. В руке держал он огромную саблю. В спальной происходил следующий разговор.
— Ты думаешь, что я могла любить его? Я никогда не любила его, — говорила пани Твардовская.
— Зачем же ты отказала для него другим женихам, отреклась от наследства Пораев? Зачем позволила увезти себя? — говорил счастливый любовник.
— Твардовский богаче всех женихов и всех Пораев; я рассчитывала на это.
— Но признайся, Ангелика, ведь все же ты любила его в первое время замужества!
— Я притворялась и умела обмануть всех вас… Любовь для мужа то же, что мед для мух: просто их не поймаешь, а пойманные однажды, они уже не вырвутся на свободу.
— Ну, умен же твой прославленный философ, Твардовский! Славно ты провела его. Впрочем, и то сказано, трудно было не вдаться в обман при таких сильных аргументах, как эти прелестные глазки.
Тут услышал Твардовский звонкий поцелуй. Он уже хотел отворить дверь, но дьявол остановил его.
— Постой, рано еще… Услышишь еще кое-что, — сказал дьявол.
Из спальни снова послышался разговор, на этот раз уже прерываемый частыми поцелуями.
— Неужели одно богатство могло тебя склонить выйти за Твардовского? — спрашивал Христофор.
— Не одно богатство… Я предпочла его другим за богатство, за славу, за значение. Всю жизнь бредила я славою и известностью; я все на свете отдала бы за них. В Твардовском я нашла все эти достоинства… Только не было любви. Любовь я узнала с тобой, — прибавила Ангелика после минутного молчания.
Слова эти сопровождались жаркими поцелуями.
— За что же, скажи мне, мой друг, зовут Твардовского чернокнижником, всеведцем, когда он позволяет нам обманывать себя так спокойно, когда он и не подозревает об этом обмане, не знает, что не его, а только его богатства хотела ты, выходя за него замуж?
— С мудрецами всегда так, — отвечала Ангелика, — засмотревшись на небо, они не примечают, что делается у них под носом. В нем нашла я одно, в тебе другое…
— Глупый мудрец! — воскликнул счастливый любовник.
В эту минуту с треском отворились двери и Твардовский с поднятою саблею вбежал в спальню… Ангелика вскрикнула;