сознание.
Я никогда столько не плакал, даже в те времена, когда был ребенком. Я не сомневался, что мой господин умрет в ближайшие несколько часов или дней.
На третий день после того, как Хакатри положили в снежную ванну, дочь лорда Даниади, Химуна, пришла к постели моего господина. У нее был спокойный нрав, она тщательно выбирала слова, но печаль из-за страданий Хакатри не вызывала сомнений.
– Как себя чувствует твой господин, оруженосец Памон? – спросила она у меня.
– Я бы очень хотел ответить, что ему стало лучше, миледи, но не вижу никаких на это указаний, – ответил я. Химуна была главным священником, и ей не требовался глупый оптимизм. – Иногда он кричит во сне, словно ему снится, как Червь снова атакует, но он также произносит много слов, которые не имеют никакого смысла.
– Никому из нас не дано знать, что видит твой господин, – сказала она мне. – Прикосновение крови дракона подводит очень близко к Дороге Снов, но она полна призраков. – Химуна покачала головой. – В любом случае я пришла не к лорду Хакатри, а к тебе.
– Ко мне? – в изумлении спросил я. – Но почему, с'хьюэса?
– Потому что с тобой хочет поговорить леди Амерасу.
Я вскочил, чувствуя удивление и облегчение. Конечно, Амерасу знает, что делать. Теперь все будет в порядке – во всяком случае, насколько это возможно после столь ужасной трагедии.
– Первая Бабушка здесь?
– Нет, я говорила с ней через Свидетеля. Теперь она позвала тебя.
– Но почему? – снова спросил я.
– Не мне об этом говорить, оруженосец. Однако тебе не следует заставлять ее ждать. Иди за мной.
С тех пор как мы вернулись в Снежный приют, я практически не отходил от постели своего господина, опасаясь, что его последние мгновения наступят, когда меня не будет рядом. Тем не менее мне даже не пришло в голову отказать Амерасу, величайшей представительнице народа моего господина. Кроме того, она была матерью Хакатри, и я знал, как сильно у нее болит сердце. В детстве мне довелось перенести изнурительную болезнь, и моя мать Энла все время сидела возле моей постели, даже после того как сама заразилась лихорадкой. Я выжил, а она умерла. Отец почти перестал разговаривать и больше никогда не был прежним. С того дня, как ее похоронили на мысу, он практически не уходил из конюшен, и я постоянно там находился.
Я последовал за Химуной по светлому коридору, не обращая внимания на красоту убранства Снежного приюта, я был слеп ко всему, кроме страданий моего господина. Химуна отвела меня в покои лорда Даниади. Его жена Узу'уна умерла много лет назад, но все ее вещи остались на прежних местах: изящное платье цвета летнего неба висело на стене, словно она могла в любой момент вернуться и надеть его. На полированном столике с изысканной резьбой стояли шкатулка с драгоценностями Узу'уны и зеркало. На мгновение я подумал, что это и есть Свидетель, о котором упоминала Химуна, – зеркало было очень старым, а рамка украшена красивым орнаментом, – но она провела меня через покои не останавливаясь и сдвинула в сторону панель, открывавшую вход в другую комнату.
В центре, занимая большую часть комнаты, на открытом пространстве, росла живая береза, ее корни уходили в землю склона под Снежным приютом. Крыша была открытой, и, хотя ветви дерева не поднимались выше потолка, ничто не стояло между ними, небом, солнцем и дождевыми облаками.
– Эта древняя береза прибыла из Потерянного Сада в виде семени, – сказала мне Химуна. – В то время как другие запасали ведьмино дерево для новых земель, мои предки хотели иметь то, что говорило бы с ними о старом доме.
Великолепное дерево украшала блестящая зеленая листва, а кора была настолько белой, что казалось, будто ее вымыли и отполировали не более часа назад. (Возможно, и так, я не спрашивал.) Под березой на пустом столе вертикально стояло одинокое зеркало размером с две моих сдвинутых ладони, и его рамка оказалась полной противоположностью рамке туалетного зеркала леди Узу'уны, с простым черным овалом в качестве основания.
– Я оставлю тебя, – сказала Химуна с уважением, которое меня смутило: ведь я был никем.
Неужели она так себя повела только из-за того, что Амерасу захотела со мной поговорить?
– Я никогда прежде не пользовался Свидетелем, миледи, видел, как мой господин однажды это делал, но в остальном я полный профан.
– Тебе требуется лишь сесть напротив – сюда. – Она взяла стул, стоявший у стены. – Если Са'онсера пожелает с тобой говорить – а она так сказала, – она все сделает сама. Просто садись и смотри на отражение.
Химуна ушла, оставив меня под деревом и кусочком открытого неба. Над домом прошла туча, на короткое время в комнате стало темно, и легкий дождик просочился сквозь листья, омыв мое лицо и руки, пока я сидел и разглядывал свое отражение, которое мне совсем не понравилось. Никогда прежде я не изучал себя в зеркале, хотя, конечно, знал, как выгляжу, и лицо, смотревшее на меня, показалось мне еще менее интересным, чем обычно. В Асу'а хватало других тинукеда'я, но, если не считать двух леди из Вороньего Гнезда, я в течение одной луны находился в компании смертных и зида'я. Глядя на мое отражение, было трудно поверить, что обычное, скучное существо пережило столько невероятных событий за такой короткий промежуток времени.
Будучи одним из Детей Океана, я не был таким волосатым, как смертные, – за что всегда испытывал благодарность своему происхождению, – но не мог похвастаться идеальной внешностью зида'я, которые даже после достижения солидного возраста сохраняли изящество и красоту юности. Таким образом, тогда – как и сейчас – я представлял собой нечто среднее между зида'я и смертными, ни тот и ни другой, и ощущал это с мучительной уверенностью. Мы, тинукеда'я, во всяком случае, те из нас, что продолжали жить среди зида'я, обладали их стройностью, частью правильных черт, но, на мой взгляд, являлись лишь бледным подобием народа моего господина: бесформенная, тусклая копия, сделанная посредственным художником.
Пальцы у меня на руках, таких же длинных, как у зида'я, более короткие и менее гибкие, а глаза хоть и не мутного цвета большинства смертных – и, конечно, не черные, как у хикеда'я, или золотистые – у зида'я, желтого, промежуточного цвета, словно у тупого животного, вроде козы или птицы.
Пока я с неудовольствием смотрел на свое отражение, оно вдруг начало мерцать, как будто по гладкой поверхности зеркала побежала вода. В следующее мгновение я ощутил, что все изменилось, и, хотя присутствие Амерасу было спокойным и даже теплым, я почувствовал его силу – а потом и мощь мыслей, – и это потрясло меня, словно я протянул руку в темноте и обнаружил