Черты детского характера и поведения в самом Лермонтове замечали многие его современники. Они расценивали их по-разному, склоняясь то к нейтральной («школьничество»), то к резко отрицательной оценке («имел вид злого ребенка, избалованного, наполненного собой, упрямого»). Это были своеобразные отголоски домашнего воспитания, но они никогда не давали Лермонтову повода (по крайней мере подобный мотив нигде не зафиксирован) делать жесты в сторону прошлого. У Печорина «детский комплекс» вырастает в большую жизненную проблему. «Невротики обладают душой ребенка, не согласного соблюдать произвольные ограничения, смысла которых они не понимают ‹…›»[544]; «‹…› Невроз есть интенцианальная адаптация всей персоны ко всему своему прошлому, своему настоящему, к видимым образам своего будущего. Можно сказать, что для тотальности прожитой жизни и восприятия мира (через отдельную якорную стоянку) этот материал становится невыносимым: либо истерический „стиль“, либо невозможность жить».[545]
Откровения Печорина всегда заслуживали сочувствие читателей и критиков. При их посредстве создавался его образ – жертвы обстоятельств, богатой натуры, не сумевшей реализовать свои задатки, «нравственного калеки», в котором воспитание убило все положительные порывы. Однако при этом редко обращали внимание на важную деталь: Печорин называет свой монолог перед княжной Мери эпитафией. Это риторический жанр, а в его устах он приобретает все признаки самооправдания и самовосхваления. Подобный прием свойствен невротическим личностям: «‹…› Их неврозы происходят из относящихся к первым годам детства переживаниям ‹…› которые они считали незаслуженными и могли расценивать как несправедливый ущерб их персоне. Преимущества, которые они выводили из этой несправедливости, и следующее отсюда непослушание немало содействовало обострению конфликта, позднее приводящего к возникновению невроза».[546]
Объясняя противоречия своего характера душевными конфликтами детства, Печорин, однако, строит свой жизненный план не с оглядкой на прошлое, а в расчете на будущее. Поэтому все его экстравагантные поступки следует рассматривать не каузально, а телеологически. «Невротической психикой управляют не воспоминания, а фиктивная конечная цель, которая использует воспоминания практически, в форме готовностей и черт характера».[547] Такой целью для Печорина становится жажда власти над другими людьми. «‹…› Честолюбие у меня подавлено обстоятельствами», – признается герой в дневнике, – но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а «первое мое удовольствие – подчинять моей воле все, что меня окружает…». «…Признак невроза, его отличие от нормы как раз и состоит, – согласно глубинной психологии, – в тенденции проявить свое превосходство всеми средствами».[548]
Это обстоятельство не было отмечено современной Лермонтову критикой, но не осталось без внимания со стороны читателя 1840-х годов. Так, сестра Николая I Мария Павловна совершенно правильно назвала коренное свойство характера Печорина: «В сочинениях Лермонтова, – писала она, – не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма».[549]
Детские впечатления Печорина не ограничиваются исключительно душевными конфликтами. Из детства герой вынес и представления о своей социальной роли. Тот факт, что Печорин, подробно останавливаясь на дурных последствиях воспитания, не упоминает о родителях, является показательным. Он не фиксирует на родителях свои невротические симптомы. Это дает основание предполагать раннее освобождение героя от их влияния, ранний разрыв семейных уз. Но свобода не приводит героя к психологическому оздоровлению. Разрыв произошел, вероятно, до завершения процесса индивидуации (психологического самоосуществления), скорее всего на его первичной стадии. Вместо того чтобы в процессе прохождения длительного пути психологического самоосуществления постепенно и безболезненно освободиться от психологической зависимости от родительского авторитета и одновременно приспособиться к жизни в обществе, к его требованиям и обязанностям, Печорин, вследствие резкого разрыва, получает душевную травму, которая навсегда закрепляет в его сознании образ семьи как миниатюрной модели общественного организма, к которому надо вставать в такую же позицию, как и к семье. В этом кроется причина постоянного бегства Печорина от общества и понимания его как деспотического и враждебного свободной индивидуальности устройства. Как в душевной жизни психическая энергия героя искала обходные пути и тем самым приводила к душевным конфликтам, так и в обыденной жизни он стремился к достижению цели в обход общепринятой траектории движения общественного человека. С этой точки зрения композиция романа также отражает искривленность душевного и жизненного пути героя.
К началу сюжетного действия романа руководящая личностная идея Печорина не только сформировалась, но и неоднократно проверялась на практике. Ее сущность заключалась в «желании быть вверху». В психологии неврозов «низ» служит проявлением чувства неполноценности, «верх» – ощущением фиктивной конечной цели «… В смене и колебании психических проявлений обнаруживается то „низ“, то „верх“».[550] Следствием петербургских похождений Печорина была его высылка на Кавказ: он оказался «внизу». Но частично это падение было компенсировано. Кавказ, будучи «низом» в социально-иерархическом отношении, является «верхом» в плане географическом. Не случайно в Пятигорске Печорин «нанял квартиру ‹…› на самом высоком месте, у подошвы Машука».
Стремление доминировать, быть «вверху» руководит и отношениями Печорина в любви. Невротик «привносит в любовь старые предрассудки ‹…› и поступает так, как будто любовь должна оберегать защиту его идеи, триумф его взвинченного идеала превосходства, а не подарить новую реальность – дружбу и единство с другой личностью».[551] В дневнике Печорин признается: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! ‹…› Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути…».[552]
«Нервозный человек не способен к ‹подлинной› любви ‹…›, потому что его застывшие готовности служат его фикции, воле и власти, а не социальной жизни».[553]
Невротический характер Печорина проявляется и в его отношениях с другими главными персонажами его дневника, прежде всего с Вернером и Грушницким. С Вернером Печорин сошелся не потому, что у них много общего, например, в образе мыслей и отношений к «водяному обществу», как утверждает герой. Напротив, они во многом противоположны. Печорин признает, что «к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается» (т. е. один «вверху»). В отношениях с Вернером Печорину принадлежит бесспорное первенство. Он и здесь оказывается «вверху». И выбор Печорина не случаен. Вернер во всем ему уступает: он беден, некрасив, низкого происхождения, растерял клиентуру. Вернер обуреваем той же идеей, что и Печорин, – попасть «наверх». С Печориным он тягаться не может, и это внутренне понимают оба.
С Грушницким Печорин не мог быть в тесных отношениях не потому, что тот ниже его по уму (Печорин признает за ним много достоинств: остроумие, храбрость, добрые свойства души), а Вернер – умнее, а потому, что в обществе Грушницкого он не может первенствовать. В этом он признается с самого начала: «Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать».
У Грушницкого много свойств, которых нет у Вернера, но есть у Печорина: привлекательная внешность, высокое происхождение, «занимался целую жизнь одним собой». Даже в речи Печорина и Грушницкого есть одна общая фраза (Печорин: «они ‹жены местных властей› привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум»; Грушницкий: «И какое им ‹московской знати› дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?»). Грушницкий не позволил бы в дружбе с Печориным оказаться в подчиненном положении, «внизу»; не потерпел бы этого и Печорин. Но с Вернером Печорину не надо соперничать за первенство: Печорин и так почти во всем превосходит его. И слова Печорина о том, что они с Вернером «друг друга скоро поняли и сделались приятелями», нельзя понимать как равенство в отношениях. Печорин и Вернер тяготеют друг к другу как невротические характеры.