Лекарь вышел, Донато с Мариной остались в комнате вдвоем. Он улыбнулся ей и попросил:
— Сядь возле меня.
— Охотно, синьор. — Она присела на край кровати.
— Марина, после стольких испытаний, пережитых вместе, мы уже можем обращаться друг к другу на «ты». — Он взял ее за руку. — Ты согласна?
— Не знаю, удобно ли это. — Марина почувствовала, как он сжал ее пальцы, и невольно ответила на это пожатие. — Впрочем, я согласна.
— Ты ведь не уедешь отсюда, пока я не окрепну и не стану таким, как раньше?
— Конечно, обещаю.
— Мы потом вместе поедем в Кафу, ведь так?
— Но отец Панкратий говорил, что пока это опасно, вас… тебя могут обвинить в убийстве Заноби.
— Ну, тогда я поеду немного позже, когда будет безопасно. Но к той пещере… к тому месту силы ты ведь меня проведешь?
— Да, как только вы… ты окрепнешь.
— Кстати… — Он слегка нахмурился. — Я, наверное, в бреду что-то говорил о пещере и еще о чем-нибудь таинственном?
— Да, ты говорил о каких-то сокровищах, о чаше, о морской деве. Я решила, что речь идет о Чаше Грааля и священных реликвиях. Я и отцу Панкратию так пояснила. Я ведь читала о рыцарях, которые по всему свету ищут духовные святыни.
— Все правильно, дитя мое. — Донато улыбнулся. — В прошлом веке таких рыцарей было немало, теперь же почти не осталось. Но я готов быть последним из них. А морской девой я назвал тебя. Ведь твое имя — Марина — на латыни означает «морская». И моя жизнь связана с морем. В нашей семье из поколения в поколение передавалась легенда, будто основателем рода Латино был некто Маритимус — человек, приплывший в Рим из-за моря. И кажется, это было Понтийское море.
— Понтийское? То есть — наше море, Черное?
— Да, ваше. Мы называем его еще Греческое или Маре Маджоре, а турки — Карадениз.
— У него также было название Русское море, потому что русичи много по нему плавали.
— Я знаю, что ты принадлежишь к народу русичей. У нас, в католических странах, многие считают русов чуть ли не скифами или татарами. А на самом деле вы вот какие — светловолосые, белокожие… и черты лица у вас не азиатские, а как у норманнов, только мягче. А ты помнишь те места, где родилась?
Девушка ничего не успела ответить, потому что вошел Никанор, принесший еду в корзине. Марина тотчас выдернула свою руку из руки Донато и спросила:
— Вам помочь, синьор?
— Не надо, я уже сам способен держать ложку, — усмехнувшись, ответил раненый. — А Никанор поможет мне помыться и сменить одежду.
Он дал понять девушке, чтобы она вышла, и Марина удалилась в свою комнату.
Душа ее ликовала, рука все еще ощущала прикосновение теплых пальцев Донато, в ушах звучал его голос. «Он выжил, он будет жить!» — повторяла она про себя, и именно это было для нее самым главным. Ей хотелось кружиться, петь и мысленно перебирать каждое слово, сказанное Донато…
Но вдруг Марина вспомнила об отце Панкратии — и тут же ее бурная радость утихла, словно речка, вернувшаяся после весеннего половодья в свои берега. Вряд ли строгий пастырь одобрит ее увлечение чужеземцем-католиком; скорее, назовет его греховным и запретит девушке даже думать о Донато как о мужчине. И ей придется смириться с этим запретом, — ведь она дала слово Рузанне во всем быть послушной отцу Панкратию, и к данному слову теперь еще прибавился долг благодарности священнику, который в тяжкую минуту спас ее и Донато.
И вдруг, словно угадав ее раздумья и сомнения, на пороге комнаты появился отец Панкратий и позвал девушку для важного разговора с глазу на глаз. Они прошли в сад и сели на скамью, огороженную шатром из дикого винограда. Солнце просвечивало сквозь золотую и багряную листву, прохладный ветер издали доносил запах моря. Марина почему-то подумала о том, что было бы очень интересно посмотреть город Сугдею-Сурож, побродить по его улицам… вместе с Донато. Отец Панкратий заметил, что девушка, слегка жмурясь от солнца, мечтательно смотрит вдаль, и сказал с непривычной для него мягкостью в голосе:
— Да, дитя мое, тебе много пришлось испытать в последние дни. Больше, чем за всю твою спокойную и пока еще детскую жизнь в Кафе.
— Никогда не думала, что моя поездка окажется такой страшной… — Марина порывисто повернулась к священнику. — Скажите, отче, ваш послушник уже передал в Кафу, что я жива и невредима? А что с людьми, которые меня сопровождали?
— Конечно, передал, успокоил мать и всех домашних, а о судьбе твоих спутников пока ничего не известно, — ответил отец Панкратий с некоторой поспешностью. — Слава Богу, для тебя все закончилось хорошо, и твой спаситель Донато выжил. Теперь его здоровье пойдет на поправку, и я за него спокоен. — Он сделал паузу и внимательно посмотрел на Марину. — Но настало время нам с тобой серьезно поговорить об этом человеке и о многом другом. Ты готова воспринять мои слова?
— Слушаю вас, отче. — Марина сложила руки на коленях и слегка потупилась. — Я готова слушать вас всегда и во всем.
— Надеюсь, Марина, я не зря учил тебя никогда не забывать о долге православной христианки.
«Вот оно, начинается! — пронеслось у нее в голове. — Сейчас я услышу о том, что недопустимо православной девушке сближаться с латинянином, даже самым благородным».
— Верю, что ты не забываешь, — продолжал отец Панкратий. — И потому должна знать, что сейчас православный мир находится в опасности.
Марина почувствовала облегчение оттого, что речь пойдет не о Донато, и, вздохнув, сказала:
— Увы, я мало смыслю в таких важных делах, отче, но, если вы мне объясните, то все надеюсь понять.
— И я на это надеюсь, потому что ты умная, пытливая девушка. Недаром же тебе нравится читать книги, в то время как большинство других женщин даже грамоты не знают. — Священник помолчал, перебирая четки и искоса поглядывая на собеседницу. — Хочу сказать тебе о православном княжестве Феодоро, в котором я родился.
— Княжество Феодоро? — живо откликнулась Марина. — Рузанна… сестра Руфина говорила мне, что Феодоро — словно продолжение Византии здесь, в таврийских землях.
— Да. Когда в начале прошлого века Константинополь был завоеван крестоносцами, многие православные люди переселились в Таврику, основав княжество Феодоро со столицей Мангуп. Но теперь над этим оплотом нашей веры нависла страшная тень. Генуэзцы захватили побережье и все дальше оттесняют феодоритов в горы, а на равнинах хозяйничают татары Мамая. И от Византийской империи мы не можем ждать помощи, потому что сейчас она и сама ослаблена распрями, и турки ей угрожают. А в Константинополе все большую власть забирают в свои руки генуэзцы. Когда-то византийский император сам позволил им свободно торговать на Черном море и расширить свою колонию в Константинополе. И сделал он это в награду за то, что генуэзцы помогли ему отвоевать православную столицу, захваченную другими латинянами, среди которых было много венецианцев. Теперь же все переменилось, и венецианцы даже стали нашими союзниками в борьбе с генуэзскими хищниками. Да, дитя мое, в делах державных нет вечных друзей и врагов.