ящике на столе.
— Я возьму только свои, ладно?
Ответа не последовало. Толстый Вадик уже был на улице и что-то тихо втолковывал печальным мужчинам в черных костюмах. «Разводит на деньги, вот гад!» — нравы в наших моргах не отличались изысканностью. Раздавленные горем родственники или сослуживцы покойного были на редкость наивны в денежных вопросах, и почти всегда выкладывали требуемую сумму, которая превышала официальные расценки в несколько раз. Услуги, между тем, им предоставлялись стандартные и отнюдь не были эксклюзивными. Покойника мыли, одевали, иногда гримировали, а иногда, особенно в летние месяцы, проводили мероприятия, препятствующие быстрому разложению трупа — обкладывали усопшего пакетами со льдом, по особым заявкам обкалывали тело бальзамирующими растворами. Все это работникам морга полагалось делать в рамках своих служебных обязанностей, но вот родственники умерших об этом не знали, и безропотно оплачивали суммы, размер которых определялся сотрудниками морга «на глазок», в зависимости от внешнего вида родственников, марки автомобиля, на котором они приехали, ну и так далее…
Забрав листки с результатами гистологических исследований больных в экстренном отделении, и так и не обнаружив никакого журнала в мертвецкой, я поплелась обратно в оперблок.
Во вторник я планировала поездку в ГАИ, поэтому позвонила по телефону Игорю, но мне сказали, что он на выезде.
— А кто его спрашивает?
— Знакомая.
— Вы по поводу номера? Пишите!
Так, Сорокин Вадим Владиславович, улица Гагарина, 49–34.
— Спасибо большое.
Так, полдела сделано. Теперь узнать, где лежит дочка Сорокина. Сколько ей может быть лет?
Мать ее говорила, что она маленькая, но насколько маленькая? И с какого телефона мне обзванивать больницы?
Сегодняшний день явно не радовал удачами. Скорее бы он кончился! Я посмотрела на часы. Было полтретьего, буфет еще работал. Вгрызаясь с усилием в кусок жареной курицы, я продолжала думать, как провернуть половчее операцию «телефон». Видимо, с первого взгляда совершенно несъедобная, курица все-таки пошла впрок. Я отнесла грязную тарелку со скорбными останками курицы-пенсионерки. Купила в маленьком ларьке коробку Птичьего молока и направилась к Столу справок.
Бабулька, сидевшая за маленьким окошечком, тоненьким голоском кричала в телефонную трубку:
— Пятое отделение. Восьмая палата. Слышите меня?
Складывалось ощущение, что разговаривала она с Камчаткой, причем без помощи телефонной связи.
Наконец, она положила трубку на рычаг.
— Извините меня, мне нужна ваша помощь.
Этот хитрый прием я разработала давно. Если попросить, по — возможности, вежливо, то тебе, скорее всего, не откажут.
Однажды мы с Денисом поехали в однодневный Дом отдыха зимой покататься на лыжах. Я решила пойти к остановке короткой дорогой, но сломала лыжу, и мы опоздали на автобус. Надо было срочно добираться до города, ночевать в лесу ну очень не хотелось. На автобусной остановке стоял одинокий автобус, мрачного водителя осаждала толпа таких же, как мы, бедолаг. Ни уговоры, ни угрозы на него не действовали — он упрямо не открывал двери. Денис подошел к окну и тихо вкрадчиво спросил:
— Простите, вы обслуживаете этот автобус?
Неожиданная формулировка, как ни странно, изменила отношение водителя к происходящему, и он, повернув голову, вопросительно посмотрел на Дениса.
— Будьте так любезны, выручите нас, пожалуйста. Только вы можете нам помочь. Мы заблудились, моя девушка замерзла. Еще немного и она отморозит ноги. Мы так рассчитываем на вас!
Видимо, столько вежливых слов водитель не слышал за всю свою жизнь, поэтому молча открыл дверь и впустил всю толпу в автобус.
Этот нехитрый прием я применила я сегодня. Изложив бабульке ее исключительную роль в поиске маленькой девочки, которой я должна передать посылку от ее деда-пасечника, растяпы, который вместо бумажки с адресом ее родителей сунул мне впопыхах квитанцию из химчистки, я подкрепила свою просьбу коробкой Птичьего молока.
— Приходи завтра с утра. Я постараюсь узнать номер больницы. Как ты говоришь, Сорокина? А лет ей сколько?
— Я точно не знаю, маленькая сказали.
Телефон пронзительно зазвонил снова, я ретировалась.
— Где ты шляешься так долго? — встретила меня старшая сестра. — Беги в прачечную, неси белье чистое после стирки.
— Прачечная в подвале?
— Нет. В пристрое за больницей. Да быстрей, одна нога здесь — другая там. Мне еще материал заложить для стерилизации надо. — Вид у старшей сестры сегодня был, скажем так, весьма неважнецкий: темные круги вокруг глаз, бледные щеки без тени румян, тонкие губы, которые она видимо, забыла подкрасить.
Задний двор больницы выглядел неприглядно. Старый потрескавшийся асфальт на дорожках ничем не напоминал красивую брусчатку у парадного входа. Трава росла на газонах кое-как, ее ни разу не стригли, поэтому я сразу вспомнила пустырь за своим домом, на котором ребятня из моего двора играла в двенадцать записок — прообраз сегодняшней модной игры «Дозор». Поежившись, я быстренько побежала к двери прачечной, оставаться здесь долго совершенно не хотелось.
Притащив в оперблок два здоровых тяжеленных тюка с постиранным операционным бельем, я опять не осталась без дела. Старшая сестра, обнаружив свое сходство с мачехой трудолюбивой Золушки, поручила мне складывать треугольнички из марлевых салфеток. Навертев салфеток, я, наконец, закончила работу, подумав, в который раз, что обязанности санитарки в оперблоке очень похожи на рабский труд. Не хватает только надсмотрщика с кнутом сзади.
Обедать я решила пойти в столовую, питание всухомятку уже надоело, хотелось борща, или куриного супа с островками жира и кусочками нарезанной моркови. Но борща и супа в меню не было, поэтому я взяла полпорции подозрительного варева, обозначенного в меню столовой как солянка, и большую котлету с горкой картофельного пюре. Где-то через час после посещения столовой у меня заболел желудок, закружилась голова, поэтому я отпросилась с работы, пришла в общежитие, и на всякий промыла желудок, дав себе слово, что, сколько бы я здесь еще не была, в столовую больше не пойду.
* * *
Вечером в общежитии, мы с Ольгой пили чай, заперев дверь, чтобы у нас не отобрали кипятильник.
Погрузив в кружку пакетик чая на тоненькой ниточке, до боли напоминавший мне женский тампон, я, как-бы, между прочим, спросила Ольгу:
— Оль, а у вас в отделении умирают часто?
— Бывает иногда. Но реже, чем в хирургии у вас.
— А когда вскрытие делают, результаты, где записывают? В журнале?
— У нас в Центральной журналов нет нигде, везде компьютеры стоят. А зачем тебе?
(Вот почему флэшка! Горячо!)
— Из моей деревни девочка здесь умерла молодая два года назад. Матери ничего толком не объяснили. Узнать она меня просила, если смогу.
— Два года? Вряд ли найти концы