Внезапно в комнате стало душно. Так невероятно душно, что Лера почувствовала: еще мгновение, и она задохнется. Бешено застучало сердце.
Она кинулась к окну, щелкнула шпингалетом, рванула створку на себя. Морозный воздух клубами заполз в ординаторскую.
Какие замечательные слова: «Я принял вас за другую. Вы не за ту себя выдаете».
Две совершенно одинаковые карты, только одна лежит наверху в стопке, а другая — чуть поодаль от всех. Одна, та, которая в стопке, это карта Скворцова. Другая, раскрытая в середине, — Шаповалова.
Разнятся только первые несколько страниц. А потом… потом все одинаково. Течение болезни, назначения, результаты анализов. Есть, конечно, минимальные отличия, но они не бросаются в глаза при беглом просмотре. Так что одну карту вполне можно принять за другую, проще говоря, перепутать!
А она, Лера, сломала голову, пытаясь выяснить, как Максимов собирался избавиться от Скворцова! Да вот так! Одним уколом сердечного препарата, запрещенного для больных астмой!
Никто не собирался убивать Шаповалова. Собирались убить Скворцова. И перепутали карты. Что там Максимов говорил о недоразумении, благодаря которому выполнение заказа временно сорвалось?
Андрей и есть то самое недоразумение. И напрасно Лера подозревала ни в чем не повинных девчонок, Светку и Анну — шеф делал расчет вовсе не на них. Ему не нужно было ни с кем договариваться, он просто приписал в карте нужное назначение, и сестра, не раздумывая, выполнила его.
Лера почувствовала, что не может больше стоять, и тяжело опустилась на стул. Теперь понятно, как действовал Завотделением, ясно, почему брал на работу молодежь, а потом без сожаления расставался с ней. Значит, восьмую палату он дал Лере не случайно. Не случайно поручил ей Степаныча, обреченного на смерть. Терпеливо дождался ее дежурства, накануне заявив, что необходимо разобраться с документацией. Дождался, пока она, утомленная многочасовой писаниной, задремлет, и переправил карту.
Он делал это не в первый раз и прекрасно знал, что молодой, неопытный врач, находясь в шоковом состоянии от случившегося, не заметит подделки, сразу, безоговорочно признает свою вину.
Кажется, так же было некогда и с Анной, и с другой врачихой? И ни одна не догадалась, что на самом деле не писала ошибочных назначений, не убивала своих пациентов.
А как Максимов удивился, узнав, что ночью стало плохо Шаповалову! Не ожидал, был потрясен. Еще бы, тю-тю теперь его денежки! Внимательнее надо было быть!..
Постепенно в комнате становилось свежо и даже зябко. Кровь уже не пульсировала как сумасшедшая, у Леры в висках дыхание выровнялось, ушла дрожь в ногах.
Можно идти домой. Больше ей здесь делать нечего. Надо идти и думать, как быть дальше. Как бороться с Максимовым, как доказать его вину и свою невиновность.
Лера оделась и вышла на улицу. Тут же налетела вьюга, сыпанула в лицо сухим, колючим снегом, обжигая щеки и губы.
Лера подняла воротник, отвернула лицо от ветра, но к остановке не пошла, решила дойти пешком. Ей казалось, голова сейчас лопнет от переизбытка информации, от множества противоречивых мыслей. Итак, она не виновата перед Андреем, вовсе не из-за нее он попал в реанимацию. В отделении много лет периодически происходят убийства одиноких стариков, и каждый раз используется один и тот же способ: подделка документации. Где-то это одна-единственная приписанная цифра, изменяющая дозировку с лечебной на смертельную, где-то целиком вписанное запрещенное лекарство, где-то еще что-нибудь, о чем Лера пока не догадывается. Персонал в отделении часто меняется, поэтому никто до сих пор не заподозрил неладное. Только она, Лера, да и то благодаря подслушанному за стеной разговору.
Но кто ей поверит? Хотя графологическая экспертиза может установить подделку почерка. Лишь бы ее согласились провести, а в этом Лера вовсе не уверена. В самом деле, на непосвященный взгляд все выглядит совершенно однозначно: молодой врач, стажер, находящийся на испытательном сроке, ошибся в записях. Что тут удивительного? Кто станет проверять и сличать почерки, когда и так все ясно? Да еще все дело осложняет их с Максимовым связь. Станут разбираться, тут же всплывет, что Лера — любовница Завотделением, а значит, ей и подавно веры нет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Нечего сказать, влипла, по самые уши влипла. Попалась. Похоже, Максимов действительно ничем не рисковал, когда шел на подделку карты.
Лера вдруг остановилась посреди пурги. Господи, да что с ней? Ведь она же ясно помнит, что заведующий ушел из отделения до того, как были заполнены последние карты! Он еще спросил ее, все ли готово, и строго наказал закончить работу до завтрашнего утра.
Стало быть, Максимов никак не мог сделать исправления в истории болезни Андрея. И никто не мог! В терапевтическом никого не было, кроме Леры и Насти!
Сумрак рассек желтый свет фар, и возле Леры остановилась черная «Волга» со снежной шапкой на крыше. Из окошка высунулся молодой, симпатичный парень.
— Подвезти, красавица?
— Спасибо, мне рядом, — машинально проговорила Лера.
— Не стой на открытом месте как столб, — посоветовал шофер. — Унесет. Смотри, настоящая буря.
Он поднял стекло, медленно тронулся и растворился в серой пелене снегопада.
Лера тяжело зашагала вперед. Ей казалось, что на каждую ногу подвесили огромные, пудовые гири и такую же гирю, только еще большую, навалили ей на спину.
Настя! Неужели все это сделала Настя, выполняя приказ Максимова? Но тогда… она не перепутала карты, а намеренно вписала смертельный укол к Андрею! Совершенно точно намеренно, иначе потом, делая инъекцию, она бы заметила свою ошибку и исправила ее. Необъяснимо!
Как Максимов обработал ее? Обманул? Запугал? Купил?
Или… Ну да, конечно, как она сразу не догадалась! Настя тоже была его любовницей, ездила к Гошке, писала ему письма, а сама спала с шефом. Та записка, которую Лера нашла под трюмо… что в ней было? Кажется, примерно так: «Пришлось срочно уехать. Объясню все при встрече. Целую, Н.».
Тогда Лера решила, что «Н.» — это Николай, сын Максимова. Еще позавидовала теплым отношениям, сложившимся у Максимова с детьми.
Но может, вовсе не сын оставил записку в спальне тайной квартиры? Может быть, ее писала Настя?!
Кажется, Анна говорила сегодня утром, что Настя уехала сразу после того, как Андрей попал в реанимацию. Предвидела реакцию шефа на свою самодеятельность и решила скрыться на время, пока гнев того остынет? Потом, по возвращении, она собиралась объяснить любовнику, что именно заставило ее исправить не ту карту. У нее, как и у Леры, наверняка был ключ от квартиры шефа. Уйдя с дежурства, она заехала к Максимову и оставила тому записку на зеркале: мол, должна отлучиться, потом поговорим обо всем.
Ай да Настя! Ай да тихая мышка! То-то она все отворачивалась от Леры, в глаза ей боялась посмотреть, просила простить ее за то, что случилось с Андреем.
А тот ее последний звонок по телефону? Ее мучила совесть, она хотела рассказать Лере обо всем? Наверняка хотела. Но не успела…
Лера почти пришла. Она стояла у самого дома, по щиколотку увязнув в сугробе. Кругом будто все вымерло, улица выглядела пустынной. Уже давно зажглись фонари, но, очевидно, из-за недостатка напряжения они горели тусклым фиолетовым светом. Все вместе: этот призрачный свет, безлюдье, бесконечно падающий снег — делало пейзаж, похожим на кадр из фильма ужасов.
В доме одно за другим зажигались окна. Лера вдруг вспомнила, что не зашла за Машкой. Она так и сидит в саду, наверное, совсем одна — всех детей давно забрали. Все так же тяжело ступая, Лера направилась в сторону, противоположную дому.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Она увидела дочку еще издалека: та, притиснув личико вплотную к ограде, уныло смотрела через решетку. Позади на ступеньках оживленно болтали охранник и дежурная няня. Дворик был пуст.
— Извините, пожалуйста, — пробормотала Лера, обращаясь к няне, тучной и круглой, как снежная баба, с таким же красным, как у нее, носом. — Задержали на работе.