Читать интересную книгу Как он похож на ангела - Маргарет Миллар

— Меньше, чем другим?

— Да.

— А кто раздавал деньги?

— Учитель, наверное.

— Но, насколько я знаю, у него не было денег, а состояние Матери Пуресы ушло на строительство Башни.

— Может, она припрятала кое-что? Потихоньку? Мать Пуреса никого не слушалась, даже Учителя. А теперь вам лучше уйти, мистер Куинн, — сказала она, напряженно вглядываясь в противоположный конец улицы. — Тетя вернется с минуты на минуту, и мне надо умыться и повесить на место платье. Оно не мое, а сестры. Натуральный шелк!

— Спасибо за сведения, Карма.

— Чего уж там…

— Я тебе оставлю свою визитную карточку с адресом и телефоном. Если вспомнишь, что забыла что-то рассказать, позвони за мой счет, хорошо?

Она взглянула на карточку, которую он ей протягивал, и тут же отвернулась.

— Не надо, она мне не нужна.

— Возьми на всякий случай.

— Ладно. Только я вам никогда не позвоню. Я даже думать о Башне не буду!

И дверь за ней закрылась.

* * *

В Сан-Феличе Куинн поехал прямо в полицию. Через десять минут там появился злой и запыхавшийся Ласситер.

— У меня сегодня законный выходной, Куинн.

— У меня тоже.

— Ну? Нашел девчонку?

— Да.

— Что узнал?

— Немного. Ей почти ничего не известно. Доехала в грузовике, который вел Брат Венец, до Бейкерсфилда. Оттуда ей велели автобусом добираться к тетке в Лос-Анджелес. Мать дала на расходы пятьдесят долларов. Похоже, все члены общины получили деньги, чтобы продержаться, пока не придет время все начать сначала.

— Ты говорил, что они бедные.

— Так оно и было.

— Откуда тогда взялись деньги?

— Карма не знает, — сказал Куинн. — Я тоже.

— Может, у Хейвуда были при себе наличные и он отдал их Учителю?

— Не похоже. Его сбережения целы, а самая крупная сумма, которую он снял в этом году с текущего счета — за три недели до исчезновения, — двести долларов. Подели двести долларов на двадцать пять человек. Пятидесяти не получится. А каждый из них получил больше.

— Почему ты так думаешь?

— Карме дали пятьдесят, а она ребенок, который ехал жить к взрослым. Остальным нужно было гораздо больше, особенно женщинам.

— Но почему ты так уверен, что деньги получили все?

— Не похоже, чтобы община вот так, дружно, в один миг разбежалась, если бы у людей не было на руках приличной суммы. Не могли все сорваться с насиженного места из-за одного человека, как бы хорошо они к нему ни относились. Что-то они получили взамен!

— Но единственный человек, которому все беспрекословно подчинялись, был Учитель, так?

— Да.

— Значит, это он дал приказ бежать?

— Он-то он, — медленно сказал Куинн, — но идея была не его.

— То есть его подкупили?

— Он так никогда бы не сказал.

— Зато я скажу. Если ты даешь человеку деньги только для того, чтобы он поступил по-твоему, а он их берет — значит, это взятка.

— Ладно, пусть взятка. Но представь себя на его месте: община хиреет, из нее уходят, новеньких нет. Он чувствовал, что конец не за горами, еще до смерти Хейвуда и Сестры Благодать. А два убийства подвели роковую черту.

— Куинн, я сейчас заплачу.

— Ну давай же попытаемся представить себе, как это было!

— Давай. Итак, подвели роковую черту. Дальше!

— Убийца мог предложить Учителю такой вариант: распустить общину до лучших времен.

— То есть до тех пор, пока пущенные в оборот денежки не принесут капитал?

— Да.

— Хорошая теория, Куинн, — сказал, иронически улыбаясь, Ласситер, — но в ней есть пара-тройка маленьких неувязок.

— Знаю, но…

— Погоди. Значит, в том письме, о котором мне в конце концов рассказала Марта О'Горман, убийца пишет, что действовал в порыве гнева. У О'Гормана было с собой два доллара и старая пишущая машинка на заднем сиденье, которая от силы потянула бы еще на десятку. Я пессимист и скажу, что если бы собирался возродить общину, то рассчитывал бы на стартовый капитал чуть побольше двенадцати долларов… Стой, не перебивай! Я помню: ты считаешь, что Альберта Хейвуд заплатила убийце за О'Гормана. Но тут у тебя концы с концами совсем не сходятся. Во-первых, в письме об этом ни полслова. Во-вторых, у Альберты Хейвуд не было причин убивать О'Гормана. В-третьих, она категорически — и очень убедительно — отрицает, что давала какому-то нищему деньги или одежду. Ну, что скажешь?

— Процитирую тебя: концы с концами не сходятся.

— То-то же.

Ласситер подошел к окну. Решетка на нем была выполнена в виде чугунного узора, но от этого не переставала быть решеткой, и иногда, в минуты грусти или усталости, Ласситер думал, что она и его тут держит.

— Двадцать четыре человека, — сказал он, не поворачиваясь, — бросают все, что у них есть, из-за двадцать пятого: дом, общую жизнь, коров, овец, даже веру, потому что им придется жить по законам, которые они считают греховными. Что из этого следует? Одно из двух: либо им дали очень много денег, либо Учитель — тот, за кем мы охотимся. Выбирай, что тебе больше нравится.

— Деньги.

— Откуда они взялись?

— Из наворованного Альбертой Хейвуд.

— Господи Иисусе! — воскликнул, нетерпеливо повернувшись, Ласситер. — Ты ведь сам мне внушал, что она не давала нищему…

— Я и теперь так думаю.

— Тогда ты сам себе противоречишь!

— Нет, — сказал Куинн. — Я не верю, что она отдала кучу денег и одежду Джорджа незнакомому бродяге. Она отдала их кому-то другому.

Глава 23

Он стал частью леса.

Даже птицы привыкли к нему. Голуби, с воркованием гуляющие вокруг грязных гнезд или стремительно взмывающие в воздух, воробьи, шумно копошащиеся в сухих листьях в поисках пищи, ястребы, таящиеся в засаде, чтобы потом камнем пасть на зазевавшуюся куропатку, синицы, висящие вниз головой на сосновых ветках, скворцы — лоскуты черного шелка на сером мху, танагры, отливающие золотым и черным среди зеленых листьев, — никому не было дела до бородатого человека. Они не обращали внимания на его попытки подманить их, хотя он научился имитировать птичий язык и предлагал им еду. Их оставляли безучастными его курлыканья, свист и клекот, а еды было повсюду достаточно: ягоды мадроньи, полевые мыши, насекомые в коре эвкалиптов, мошки на дубах, слизняки в подлеске, червяки под карнизами Башни.

Птицы питались лучше, чем он. Он готовил по ночам, неумело и торопливо, чтобы полицейские, оставленные наблюдать за Башней, не заметили дыма. Припасов в кладовой и так было немного, а теперь они зачерствели и протухли, в них завелись жучки. Он ел рис с долгоносиками и сражался с тараканами за остатки пшеницы и ячменя, ловил кроликов и свежевал их бритвой. Но если бы не огород, он бы пропал. Хотя многое доставалось оленям, кроликам и суркам, ему тоже кое-что перепадало: он собирал помидоры, дергал лук, морковку и свеклу, копал картошку. Овощи всегда получались недопеченными или недоваренными — он боялся надолго разжигать костер.

Олени, единственные существа, готовые с ним дружить, были его врагами. Когда на рассвете они появлялись в огороде, он отгонял их камнями, а когда убегали, с болью смотрел им вслед.

Иногда он просил у них прощения: «Поймите, мне приходится так поступать. Я должен есть, а вы воруете еду. Подождите немного, скоро за мной придут, я точно не знаю, в какой день, но она заберет меня отсюда, и тогда вся еда останется вам. Я столько пережил, и теперь, когда наш план почти осуществился, обидно было бы умереть от голода…»

Он по-прежнему говорил «наш план», хотя с первой же минуты это был ее план. Все началось невинно: со случайной встречи на улице, чуть настороженных улыбок и обмена банальностями: «Доброе утро». — «Кажется, сегодня опять будет жарко». — «Да, скорее бы осень».

Потом она стала попадаться ему везде: в магазине, в библиотеке, на заправочной станции, в кафе, в кино, в прачечной. К тому времени, когда он заподозрил, что встречи эти не совсем случайны, он уже влюбился. Ее застенчивость сделала его смелым, она молчала, и ему хотелось говорить, она подчинялась, и он стал уверенным и сильным.

Конечно, их свидания были короткими и происходили в местах, где никогда не встречались другие люди: например, в высохшем русле реки. Именно там, даже не коснувшись друг друга, они заговорили о любви и отчаянии, настолько неразделимых, что они как бы слились в одно слово: любовьотчаяние. Общее страдание заменило им счастье, и скоро они зашли настолько далеко, что о возврате к прошлому нельзя было и думать.

— Так продолжаться не может, — сказал он ей. — Нужно бросить все и бежать.

— Убегают дети, любимый.

— Тогда я ребенок. Мне опостылела эта жизнь, иногда я даже тебя не хочу видеть.

И она поняла: он дошел до такого состояния, что согласится на все.

— Мы всегда будем вместе. Придется немного подождать, но что за беда? Мы любим друг друга, у нас есть деньги, И мы можем начать новую жизнь в другом месте.