— Ах, да! — вдруг воскликнул хозяин гостиницы. Сбегал куда–то и принес ночной горшок. Поставил его на полку ложа. — Приятных сновидений! А может, еще вина? Или каких–нибудь развлечений?
— Оставь меня! — отмахнулся Луций, и хозяин, притворяя дверь, пробормотал:
— Как будет тебе угодно, Гней Лициний! Только бы никто не обвинил меня потом в том, что я плохо встретил римского посланника, имеющего легацию, которую подписал сам городской претор!
«Так что же теперь делать? — оставшись один, принялся ходить из угла в угол Луций. — Одна сенаторская туника, а больше нам, конечно, не дадут, будет узка для нас с Квинтом. К тому же ее скорее дадут ему, не запятнавшему свою римскую честь торговлей, чем мне. Да и пятьдесят миллионов сестерциев — тоже не шутка!»
Он опустился на ложе и, чтобы хоть чем–то отвлечься, стал изучать надписи на стенах, сделанные прежними постояльцами.
«Гай Сентий, центурион I когорты III легиона ночевал в январские календы».
— Привет тебе, Гай! — мрачно усмехнулся Луций. — Где ты теперь: в Испании или Сицилии? Цела ли твоя голова?
«Панса своей рыбоньке — до новой встречи!» — гласила следующая запись.
— Не эту ли рыбоньку предлагал мне для развлечений хозяин?
«Виниций был здесь с Фортунатом в год консульства Сервилия и Квинта Помпея».
— Долго же хозяин не мыл стены в своей лучшей комнате! — покачал головой Луций. — Представляю себе, что тогда творится в худших!
Если все мужество в роду унаследовал Квинт, то помимо таких слабейших человеческих качеств, как малодушие и трусость, Луцию достался еще и острый ум — не случайно брат доверял ему все торговые сделки… И Луций собрал весь его воедино…
«Не может быть, чтобы эллинские боги были сильнее наших! — наконец озарил его спасительный вывод. — Иначе бы Рим никогда не завоевал Элладу! Значит, и то, чему они учат — вернее! И никакого Аида для умерших вовсе и нет? Но только пока об этом тс–сс! Никому… Даже себе!
Новые надписи вызвали у него уже улыбку. И не потому, что их содержание было более веселым. Одна из них, сделанная, очевидно, рукой самого хозяина гостиницы, содержала правила поведения для постояльцев.
«Ноги пускай раб омоет и насухо вытрет,
Ложе салфеткой покрой, наши платки береги!»
Прямо под ней кто–то, тоже в стихах, выразил свое возмущение отсутствием всяких удобств:
«Мы помочились в постель. Виноваты мы, ладно, хозяин.
Но почему же ты нам не дал ночного горшка?»
Последние слова окончательно развеселили Луция. Посмеиваясь, он отстегнул на плече фибулу и острым краем нацарапал на стене:
«Луций Пропорций ночевал здесь с Гнеем Лицинием в год консульства Сципиона Эмилиана и Фульвия Флакка.»
Немного подумал и, вздохнув, уже с серьезным лицом дописал пониже:
«Сенатор Луций Пропорций, брату своему Квинту — прости…»
Длинно зевнув, Луций завалился на ложе и закрыл глаза. Ни шум с первого этажа, из таверны, где пьяные посетители ругались и спорили с хозяином, ни мысли о брате уже не тяготили его.
Луций принял решение.
Рано утром, выспавшийся, посвежевший, он сбежал вниз. Деловито осмотрел повозку, лошадей и приказал подскочившему вознице:
— Вели смазать колеса и поменять в них спицы!
— Слушаюсь, господин! — кивнул тот. — Хотя до Тарента мы бы доехали и с такими колесами!
— Поменяй спицы! — повысил голос Луций. — Поедем до Брундизия!
Возница поднял на римлянина недоуменные глаза: стоило ли так гнать несчастных лошадей, если путь вдруг удлиняется на целых три дня?
— Да, — решительно повторил Луций. — До Брундизия. Я поеду в Пергам через Македонию, без заезда в Афины!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. Око за око
Сколот долго смотрел на ошеломленного Эвбулида невидящим взглядом. До других ли пленников было ему, сыну дремучих лесов и нив золотистого жита, когда полумрак и затхлость забитого людьми трюма стреножили его, словно веревки буйного жеребца? Все его существо жило только одним: новым побегом, и он лихорадочно прикидывал, как его осуществить.
Но вот глаза его дрогнули, и широкое скуластое лицо начало быстро, как озеро при внезапном порыве ветра, менять свое выражение. Брови сколота неудержимо поползли вверх, рот приоткрылся, обнажая белые, крепкие зубы, глаза изумленно распахнулись: бывший раб узнал своего бывшего хозяина.
«Ох, и хорош же он был бы на мельнице! — невольно подумалось Эвбулиду. — С такими ручищами и плечами он один бы у меня вертел жернова! А остальных я б отправил на другие работы… Скажем — копать глину и строить гончарную мастерскую. А что, нанял бы хорошего мастера, стал торговать глиняными кувшинами… Теперь же всё: нет у меня ни мельницы, ни рабов, ни денег!»
Эвбулид разглядел в полумраке рядом со сколотом двух своих рабов, тоже избитых, окровавленных, и понял, что после побега сколотов осталось только трое.
«А все этот! — закипая от злости, подумал Эвбулид. — Он виновник всех моих бед!»
Ему хотелось кинуться на сколота, бросить в бородатое лицо самые грязные слова, которые он кричал разве что на стене Карфагена, рубясь с пунами. Но, понимая, что варвар все равно не поймет ни его эллинской речи, ни состояния, лишь вздохнул:
— Ну, и чего ты добился?
Сколот неожиданно ответил по–эллински, нещадно уродуя певучие слова, делая их похожими на грубую варварскую речь:
— Я пока ничего. А ты?
— Я? — опешил Эвбулид.
— Да. Ты. Ты ведь тоже здесь. И как я вижу, тебя позвали сюда не в гости.
— Я… — запнулся Эвбулид, пораженный не столько тем, что раб говорит на его языке и смеет задавать ему вопросы, а тем, что он отвечает на них. — Я, — с достоинством повторил он, — случайный человек здесь. Завтра утром Армен привезет за меня выкуп, и я тут же уеду в Афины, забуду все это, как кошмарный сон!
— А я опять сбегу! — нахмурился сколот и мрачно пообещал: — Только не забуду. Ничего. Никому.
— Сбежишь? — удивился Эвбулид и показал глазами на закрытую крышку люка, сквозь редкие щели в которой длинными иглами сочились лучи света. — Отсюда? Как?!
— Сбежал же ведь я от тебя! — с мстительной усмешкой напомнил сколот.
Эта усмешка окончательно вывела из себя Эвбулида: ему вспомнился вбежавший в дом надсмотрщик, погоня на «Афродите», схватка с пиратами на палубе, угрозы их главаря Аспиона…
— Нет, ты не сбежишь отсюда! — возразил он, с удовольствием выговаривая каждое слово. — А если твои варварские боги каким–то чудом помогут тебе, то все равно ты снова попадешь в рабство! Не здесь — так в Риме, не в Риме — так в Сирии, наконец — в Египте! Твоя родина слишком далека, чтобы до нее можно было добраться! Ты хоть представляешь себе, где она находится?