Читать интересную книгу Волчья ягода - Анна Данилова

– Вот еще что… – внезапно вспомнил Малько, хлопнув себя по лбу. Он и впрямь забыл, о чем рассказала ему за завтраком Женечка. Быть может, он и ошибается, и эта история никак не связана с делом Берты Ромих и убийством Людмилы Савченко, но слишком уж необычный клиент попался молоденькой и хорошенькой маникюрше… – У одной моей знакомой, которую зовут Женя Зима, есть приятельница по имени Лариса. Обе девушки работают маникюршами в салоне красоты. И вот, представь, у одной из этих девушек, Ларисы, появляется не так давно необыкновенный клиент. Зовут его Валентином, ему за пятьдесят…

– И что же в этом необыкновенного? Думаешь, мужики не делают маникюр?

– Сегодня утром я уже слышал эту фразу… Дело в том, что раньше я как-то не задумывался над этим, но после того, как мне рассказали об этом клиенте, я подумал, что это даже правильно…

– Что ты хочешь этим сказать? – Видно было, что Севостьянов не был заинтересован в продолжении разговора: он сидел как на иголках из-за ожидаемого приезда Шеффера, который одним своим видом наводил страх на рядовых оперов и даже следователей прокуратуры. Все знали о дружбе Шеффера с Райским – человеком, к мнению которого прислушивались кремлевские чиновники.

– А то, что у этого господина длинные ногти.

– Ну и что? – Севостьянов не улавливал основного.

– А то, что у него ОЧЕНЬ ДЛИННЫЕ НОГТИ. Их полируют и покрывают бесцветным лаком. Вот скажи, ты видел когда-нибудь мужчину с очень длинными ногтями?

– Да я вообще никогда не замечаю ногти на мужских руках.

– Правильно. А почему? Да потому, что тебе и в голову не придет смотреть на них. Но если у человека длинные ногти, значит, это позволяет его образ жизни. То есть он не занимается физическим трудом, он вообще редко что делает руками… Стало быть, это человек умственного труда. Интеллигент, пижон, эстет…

– Извращенец!

– Правильно! – Малько даже подскочил и поднял вверх указательный палец. – Вот и я об этом же подумал… Но все дело в том, что вчера девушка по имени Лариса на работу не вышла, и обслуживать этого странного клиента, а точнее, обрабатывать ему ногти пришлось моей знакомой по имени…

– ..Зима, это я запомнил.

– Совершенно верно. Так вот: когда она вычищала грязь из-под его ногтей, там была.., запекшаяся кровь! И кусочки кожи. Это она мне так сказала.

– Ну и что дальше-то?

– А то, что твою свояченицу кто-то поцарапал, так? Ты же сам рассказывал, что ей разодрали всю спину… Вот я и подумал: а что, если это сделал как раз этот Валентин? Может, у него хобби такое: царапать нежную девичью кожу?

– Так давай выясним, кто он и откуда. А что, если он преподает в академии, где учится Наташа? Романы между студентками и преподавателями – не редкость. Вдруг ты окажешься прав и моя свояченица попала в руки к садисту? Сергей, что это ты побледнел?

Малько смотрел на него и не мог произнести и слова. – Он вдруг понял, о ком идет речь. Он даже знал фамилию этого человека. Валентин. Валентин Николаевич Журавлев! Профессор!

– Да так, просто представил себе, каково это – испытать на себе все эти штучки…

– Короче, тебе надо заняться этим профессором…

– Как ты сказал?

– Да это я просто так, для удобства назвал его профессором… Ты поищи его через свою Зиму и съезди, пожалуйста, к Марку, парню, с которым встречалась Наташа, вот его адрес и телефоны, – Севостьянов протянул листок. – А я тебе за это сделаю все, что хочешь.

– Тогда сооруди мне ордер на арест Храмова и на обыск его ресторана, причем датированный задним числом…

– Храмова? Да ведь ему же отрезали голову, может, ты забыл?

– Нет, не забыл, но уж больно мне хочется забраться в это осиное гнездо и надеть наручники на любого, кто там окажется… Я ведь могу сделать вид, что не знаю о смерти Храмова… Ты меня понимаешь?

– Договорились. Подъезжай ближе к вечеру, а заодно и расскажешь о Марке и этом профессоре.

В это время раздался телефонный звонок. Севостьянов взял трубку.

– Да, слушаю. Где? Понятно. Захаров в курсе? Ясно.

Когда он положил трубку, Малько уже знал: нашли труп. Неужели Берта снова вышла на тропу войны?

* * *

Журавлев жил на проспекте Вернадского. – Я постараюсь быстро… А ты жди меня здесь, внизу… – сказала Берта, решительно направляясь к лифту. – Все будет хорошо…

И Ромих ждал ее. Он нервничал, как только может нервничать мужчина, жена которого с минуты на минуту намерена пристрелить человека, и, стоя в темном подъезде, Илья в который уже раз задавал себе вопрос, а правильно ли он поступил, отпустив ее одну?

Пистолет с глушителем находится в кармане ее пальто, и в случае, если этот Профессор вдруг вздумает причинить ей очередную боль, она выстрелит незамедлительно.

Их счастье, что Журавлев живет один и свидетелей их разговора не будет. А результатом этой ночной беседы Берты и Журавлева должен стать список остальных четверых садистов с фамилиями, именами и всеми их координатами.

В это время Берта звонила в дверь. Она никогда в жизни не испытывала такого прилива сил и совершенно поработивших ее чувств, которые буквально перекрывали дыхание и заставляли так сильно колотиться сердце… Она была почти счастлива, когда дверь наконец открылась и она увидела вмиг побелевшее лицо Профессора.

Он не сразу узнал ее, но что-то в ее лице показалось ему знакомым, отчего его моментально прошиб пот. Словно он увидел призрак.

Перед ним стояла красивая молодая женщина в черном бархатном пальто и черной, с густой прозрачной вуалью, шляпкой. От нее пахло горьковато-изысканными духами, словно от осеннего цветка.

– Я к вам. Может быть, разрешите войти? Она с трудом превозмогала желание вцепиться в него, повалить на пол, подмяв под себя, как сделала она это с Орангутангом, причинить ему боль, страшную боль…

– Пожалуйста, проходите…

– Он сказал это так, как сказал бы, приди к нему внезапно одна из его студенток. А студентки приходили к нему, хотя и редко, потому что он боялся. Но и они боялись его преследований, поэтому некоторые приходили даже по несколько раз, особенно перед экзаменом. Они были нужны друг другу – профессор и студентки. У профессора была власть, у студенток – нежное тело, испуганные глаза и особый запах, источаемый их кожей в тот момент, когда он приказывал им раздеться…

Это делал его отец, и это же стал делать сын, Валя. Еще мальчиком он подсматривал за тем, что вытворял на даче его отец со студентками, и тринадцатилетний подросток уже тогда начал испытывать чрезмерные для его возраста чувства и желания. И кто виноват в том, что он пронес эту наклонность причинять другим боль и добиваться крови через всю свою жизнь? Кто виноват, что он избивал свою жену, пока наконец не убил ее и закопал на Собачьем кладбище, неподалеку от их дачи?.. Кого винить в том, что судьба подарила ему встречу с Фрумоновым, Алиевым, Дубниковым и Белоглазовым, людьми, в высшей степени интеллигентными и большими умницами, с которыми он сумел так быстро найти общий язык в “храмовском клубе”?.. Разве это не чудо, что он оказался НЕ ОДИН и нашел себе подобных, перед которыми ему не нужно было оправдываться за совершенные преступления? А кто виноват в том, что и их судьбы сложились таким образом, что параллельная жизнь, которую до знакомства друг с другом они вели каждый по отдельности, была им в тягость именно по причине своей НЕНОРМАЛЬНОСТИ?.. Но теперь все это осталось в прошлом. Они нормальны, они здоровы и полны сил, они – высокоорганизованные существа, у которых просто проявились желания на порядок выше, чем у остальной толпы, рожденной лишь для того, чтобы удовлетворять их. Это – предназначение толпы, и это и есть настоящая жизнь и та реальность, которая существует. Ведь если есть садизм, значит, так угодно природе, а кто осмелится пойти против ее законов? К тому же до конца не изучена подоплека мазохизма, и кто знает, возможно, эти испуганные глаза молоденьких женщин – только игра, которая доставляет удовольствие и им самим?

Валентин Николаевич платил Храмову не деньгами. Он оказывал хозяину услугу другого рода. Под его руками трепетала уже мертвая, но еще казавшаяся живой кожа жертв, которая не хотела расставаться с лицом… Скальпель, перчатки и тонкая, ювелирная работа…

Но, как бы ни успокаивал он себя рассуждениями о естественности пристрастий к особому роду наслаждений, которые он получал, истязая заточенных в клетки женщин, он не мог, конечно, не осознавать всю опасность их групповых оргий, настолько участившихся последний год, что человека, занимавшегося уничтожением трупов, тоже пришлось убрать. От греха подальше. И тогда Вик предложил не растворять трупы, отвозя их за город, где в земле были зарыты большие емкости с кислотой, а поступать проще – обезображивать лица трупов и оставлять на видном месте, как если бы это были жертвы какого-нибудь ОДНОГО сексуального маньяка. Более того, ими – Журавлевым, Алиевым, Белоглазовым, Фрумоновым и Дубниковым вместе с Храмовым – был разработан план, по которому за все преступления должен был ответить Немой, девушки называли его Орангутангом. План “поимки” Немого, который, ни о чем не подозревая, в течение последнего года убирал клетки и кормил “собак”, вскоре должен был лечь на прокурорский стол… Операция, подсказанная снизу, могла отлично сработать наверху. Но они не успели осуществить задуманное, протянули время, и кто-то убил Храмова. Но кто? За что? Никто из них не знал.