— Шкертик! — воскликнул Забегалов. — Шкертик, милый!.. Вы не бойтесь, ребята: он хоть медведь, но смирный.
Медведь обнюхал Забегалова и лизнул его прямо в нос. А Забегалов уткнулся головой в лохматую грудь медведя и трепал его острые уши. Медведь принялся лизать Забегалову его русый ершик.
— Узнал! Глядите-ка, Ивана узнал! — восторгались матросы.
Преуморительный это был зверь! Матросы обучили его всяким штукам. И он танцевал лезгинку, пил из бутылки молоко, ходил на передних лапах, стоял на носу, ложился спать, умирал, оживал, потом спрыгнул в воду и с наслаждением выкупался. Его выловили мокрого и приказали идти отдыхать в кубрик, а нам рассказали, что из-за этого медведя перессорились три корабля: все хотели иметь Шкертика членом своего экипажа.
Вдруг мы вспомнили, что капитан второго ранга Горич, наверное, о нас беспокоится. Ковалев приказал просемафорить на «Каму», что мы находимся на борту эсминца, отобедали и он просит разрешения задержать нас еще на часок.
«Разрешаю», — ответили с «Камы». И мы пели вместе с матросами, Поприкашвили танцевал лезгинку, а Вова Бунчиков читал стихи.
Было весело, и уходить не хотелось. Ковалев сказал на прощанье:
— Ну, завтра мы опять в море. До новой встречи, Забегалов! Расти, учись, нас не забывай. До новой встречи, товарищи!
— До новой встречи!
Он подарил Забегалову записную книжку в кожаном переплете, написав на первой странице:
«Боевому матросу, нахимовцу, будущему офицеру — от любящего его Ковалева».
Когда на другой день мы вышли на палубу «Камы», эсминца у стенки не было: на рассвете он ушел в море.
Глава пятая
ТРАЛЬЩИКИ
— Сегодня пойдем на тральщики, — сказал капитан третьего ранга Сурков.
Я давно хотел побывать на тральщиках. Эти небольшие серые корабли всегда жили дружной семьей. В порту они стояли у пирса, прижавшись друг к другу бортами. В море тральщики тоже всегда выходили семейством.
— А ведь тральщики созданы впервые у нас, в России, — сказал нам, показывая на них, Николай Николаевич. — Первая партия траления — так это тогда называлось — уничтожила в 1904 году в Порт-Артуре более 250 мин, а в первую мировую войну специально построенные корабли-тральщики, — они в начале войны были только в нашем флоте, — оказались очень действенным средством борьбы с вражескими минами. Они работяги. Советую приглядеться получше. Сколько они провели за войну караванов! Отбивались и от подводных лодок, и от торпедоносцев, и от пикировщиков. И каждый день они ходят над смертью. Другой выловит двадцать мин, а на двадцать первой подорвется. Вы слышали, что бывают мины со счетным механизмом? Сидит такая мина на якоре, проходят над ней корабли и не подозревают, что смерть стережет их. Пройдет над миной корабль — механизм, словно счетчик, отщелкивает. И вот отщелкнул он восемнадцать кораблей, а поставлен механизм, скажем, на «девятнадцать». Проходит девятнадцатый корабль, и мина, освобождаясь от якоря, поднимается кверху и взрывается.
— А разве нельзя ее найти, выловить? — спросил Бунчиков.
— Вот этим-то и занимаются тральщики. Экипажи их верно и преданно служат флоту. Ведь каждая уничтоженная мина — это сотни спасенных человеческих жизней. Не даром на флоте минеры пользуются таким уважением.
Тральщик, на который привел нас Сурков, отличался от своих братьев-близнецов лишь большим белым номером на борту. Чтобы добраться до него, нам пришлось перейти через все остальные тральщики. Это был маленький корабль, и все на нем было крохотное: кают-компания, в которой едва могло уместиться за столом четыре человека; кубрик, где был рассчитан каждый сантиметр площади; камбуз, где кок орудовал на игрушечной плите. Командир тральщика, лейтенант Алексей Сергеевич Зыбцев, оказался приветливым человеком, а корабль, на который мы попали, — одним из самых заслуженных тральщиков флота. Он прошел десятки тысяч миль по минным полям и остался невредим. Он выловил и уничтожил добрую сотню мин, и ни разу не случилось несчастья. Он провел больше ста транспортов с войсками и грузом в осажденный фашистами Севастополь. Стоило послушать рассказы Зыбцева! (Он рассказывал очень коротко и, казалось, боялся, что его заподозрят в желании похвастать подвигами.)
— В нашей жизни бывает много горя и радостей, — говорил Зыбцев. — Горе — когда погибают товарищи, а радость — когда нам удается выполнить задание с честью. Большой радостью было, когда мы в одиннадцатибалльный шторм, под бомбежкой, все же доводили до Севастополя транспорты. Великой радостью было, когда нам удавалось выбросить десант в тылу врага. Никогда не забуду бомбежку под Новороссийском перед Новым годом. Да, я думаю, и никто из тех, кто остался жив, не забудет. Бомбы сыпались на нас одна за другой. Пулеметы и пушки до того накалились, что, казалось, расплавятся. Корабль накрывало градом осколков, камнями, кирпичом и землей, заливало водой и грязью. На полубаке начался пожар, и мы его с трудом потушили. Новый год мы встречали в море. Перевязали друг другу раны. Заделали пробоины. Разлили по кружкам спирт и подняли тост — единственный тост в ту ночь — за Сталина, за победу!
Лицо у Зыбцева было простое, открытое, глаза ясные, голубые, а подбородок прикрывала небольшая русая бородка.
— В январе 1942 года, — продолжал он, — мы доставляли бензин в Феодосию, освобожденную нашим десантом. Противник наступал на пустой, унылый, похожий на кладбище город. Над нами проносились и рвались в бухте снаряды. Груз наш, сами понимаете, был не из приятных. Стоило одному лишь осколку попасть в бочку… Мы вздохнули легко, когда освободились от груза и взяли на борт раненых. Мороз — двадцать градусов. Ветер крепчал, а корабль был перегружен. Волны накрывали его. Мои ребята ухаживали за промерзшими ранеными, уступали им койки и кубрики. Дошли мы до места благополучно… Что еще рассказать? Первого июля 1942 года мы в последний раз прорвались в Севастополь. Моросил дождь, было пасмурно. Мы шли прямо по минному полю к берегу, чтобы подобрать раненых. Взрывались последние батареи. Мои ребята вплавь доставляли раненых и спасли женщину с двумя маленькими детишками. Мы нагрузили корабль до предела и ушли из горящего города на Кавказ…
Юра спросил, пойдут ли они на боевое траление.
— Да, пойдем.
— Простите, товарищ лейтенант, а вы нас с собой не возьмете?
— Нет, не возьму. Не возьму! — повторил Зыбцев. — Но сегодня мы идем обезвредить блуждающую мину. Я вас приглашаю с собой.
Командир встал на мостик и подал команду. Матросы отдали швартовы. Тральщик оторвался от своего близнеца и пошел в море.
— Вот так же отец выходил на корабле, — сказал Фрол.
— Ты провожал его? — спросил я.
— Да, всегда! В тот раз — тоже. И, ты знаешь, вдруг к вечеру что-то ухнуло. Ухало целый день — ничего, а на этот раз ухнуло — я почему-то о «Буйном» подумал! И мне представилось…
— Что?
— Нет, ничего, Кит. Только «Буйный» так и не воротился.
Мы были уже за цепочкой бонов и шли вдоль берега. Тральщик осторожно раздвигал голубую воду. Были видны зенитные батареи, прикрытые зеленью, белые санатории, пальмы, машины, спешащие по прибрежной дороге.
— Где же мина? — спросил Бунчиков.
— Подойдем — увидишь, — ответил Фрол.
— Ее будут расстреливать из орудия? — поинтересовался Авдеенко.
— Да что вам рассказывать: сами увидите…
Большой рыбачий баркас покачивался на волне. Тральщик направлялся к нему. Рыбаки чем-то махали.
— Ишь, пляшет! — сказал Фрол.
— Где, где?
— Гляди левее баркаса.
Большой темный шар то поднимался, то опускался, словно это дышало живое чудовище.
— Ишь, тиной как обтянуло! — пробормотал Фрол. — Рогатая смерть…
Звякнул машинный телеграф. Тральщик замедлил ход и затем замер на месте, покачиваясь на волне.
— Тузик спустить! — скомандовал с мостика Зыбцев.
Два матроса спустили на воду крохотную, хрупкую лодчонку, в которой могло поместиться не больше двух человек: это и был так называемый «тузик».