Читать интересную книгу В морях твои дороги - Всеволожский Игорь Евгеньевич

Что это?.. Звонок! Боевая тревога?.. Щелкнул, захлопнувшись, люк.

— Заполнить балластные цистерны!

Сразу все словно погрузилось в вату. Вата набилась в уши и в рот. Я еще не успел сообразить, в чем дело, как вдруг палуба стала ускользать из-под ног. «Тонем! — подумал я. — Авария!» Я пошатнулся, вцепился в Фрола, а Юра — в меня. «Ай!» — крикнул Вова Бунчиков, глядя на нас вытаращенными глазами. Но палуба под ногами выровнялась и стала на место.

— Перепугались, хлопцы? — спросил боцман. — Это же диферент называется.

И хотя я не понимал, что такое «диферент» и почему это мудреное слово должно меня успокоить, я сообразил, что никакой аварии нет и лодка вовсе не собирается тонуть, а просто погружается, и теперь над нашими головами лежит толстый слой воды. Моторы глухо гудели.

— Мы что, под водой? — спросил Юра шепотом.

Я кивнул головой.

— Погрузились, значит, — изрек Фрол и поковырял пальцем в ухе.

— Ну вот и сподобились! — сказал боцман, когда лодка всплыла и люки открылись. — Поздравляю с «крещением»!

Мы поднялись на палубу. Лодка, мокрая и скользкая, как дельфин, не торопясь, вошла в бухту и направилась к «Каме».

— Напугались? — спросил командир лодки, посмеиваясь в свою пушистую бороду.

— Нет, чего там! — ответил Фрол.

— Напугались, — признался Бунчиков.

— Я сам, когда в первый раз погружался, тоже напугался, — засмеялся Поприкашвили-старший. — Мне все казалось, что случится авария и лодка навсегда останется под водой. Признайтесь: и вы так думали?

Забегалов, краснея, признался, что подумал — лодка тонет.

Значит, не мне одному было страшно!

Когда мы, распрощавшись с подводниками, поднялись на «Каму», пообедали и расположились на отдых, Авдеенко сказал:

— Не знаю, как вы, а я буду подводником!

Фрол свистнул. Тогда Авдеенко повторил:

— Не веришь? Буду подводником!

Это было сказано так убедительно, что Фрол откликнулся со своей койки:

— Что ж, если очень сильно захочешь — и будешь. Вот я, например, обязательно буду адмиралом…

Мы расхохотались.

— …Лет через двадцать пять. Верите?

Все ответили хором:

— Верим, Фролушка, верим!

— Спите, огольцы, довольно вам барабанить! — услышали мы сердитый окрик и, мигом нырнув под одеяла, умолкли, потому что понимали, что мешаем отдыхать матросам, вдоволь потрудившимся до обеда.

Глава четвертая

ЗАБЕГАЛОВ ВСТРЕЧАЕТ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

На другой день мы шли по набережной и любовались легкими катерками, стремительно бороздившими спокойную воду. В бухту входил эсминец. Забегалов забеспокоился:

— Ребятки! Да это же мой корабль!

Как мог он узнать? Все эсминцы похожи друг на друга, как близнецы. Но Забегалов уверял:

— Он, он, мой милый! Ребятки, за мной! — скомандовал он так решительно, что наши ноги сами собой оторвались от песка и мы побежали, удивляя прохожих, вообразивших, что, наверное, на бульваре проводится кросс.

Забегалов бежал легко, прижав к груди локти. Корабль шел к угольному молу, и нам надо было пробежать по крайней мере три километра по бульвару, по улицам и по территории порта. Иногда дома и пакгаузы скрывали от нас эсминец, и мы видели только две тонкие, острые движущиеся иглы — его мачты.

Охрана не хотела впускать нас в порт, но Забегалов так убедительно сказал им: «Да что вы, не видите? Это же мой «Серьезный»! — что бородатые охранники расступились. Мы прыгали на бегу через натянутые канаты, через какие-то бочки и вбежали на мол как раз в ту минуту, когда матросы готовились подать концы на берег.

Нас сразу заметили с палубы.

— Полундра, да ведь это же наш Забегалов! — известил басом всех на корабле огромного роста матрос в промасленном комбинезоне.

— Ваня!

— Иван!

— Давай, давай, нажимай!

— Эх, волк тебя задери, до чего ты вырос!

Десятки рук протянулись к Забегалову, и он очутился на палубе. Матросы обнимали его, похлопывали по плечу, жали руку. Как они были рады встретить снова своего Забегалова! А он повернул к нам счастливое лицо и закричал:

— Давайте все сюда!.. Это мои товарищи, нахимовцы, из училища, — пояснял он матросам.

И мы очутились на палубе и видели вокруг такие приветливые лица, что они показались мне давно знакомыми и эсминец тоже знакомым, как будто я на нем долго плавал.

— Что за базар на юте? — раздался голос откуда-то сверху.

— Забегалов прибыл, товарищ командир! — ответил огромный старшина так, будто ему давно было известно, что Забегалов прибудет на корабль именно здесь, в Батуми.

И тотчас с мостика сбежал офицер небольшого роста, голубоглазый и загорелый. Матросы расступились, и Забегалов, встав по всей форме, отрапортовал:

— Товарищ капитан третьего ранга, воспитанник Нахимовского военно-морского училища Забегалов Иван прибыл повидаться с боевыми товарищами.

Офицер, приложив руку к козырьку, с удовольствием выслушал рапорт, с еще большим удовольствием оглядел ладную фигуру своего бывшего воспитанника (капитаном третьего ранга и был тот самый Ковалев, о котором не раз рассказывал Забегалов) и, подойдя к Забегалову, обнял его и троекратно расцеловал.

— Рад тебя видеть, Ваня! Слыхал о твоих успехах. Молодец! Всегда помни, что ты в училище — представитель «Серьезного». Это что-нибудь да значит: кораблик наш — неплохой.

— Я никогда не забываю, — сказал Забегалов. — А моим товарищам на корабле побыть можно?

— Не можно, а должно, — поправил Ковалев. — Ну, Иван, как мама, братишки? Здоровы?

— Здоровы, товарищ командир. Митюха уже в пятый класс перешел.

— По-прежнему собирают марки?

— Меняются. Товарищ командир!

— Что, Ваня?

— Я хочу показать товарищам свое орудие.

— Показывай.

Мы осмотрели орудие, из которого Забегалов стрелял по фашистам возле порта Констанцы. Тогда ранило комендора, тогда же и Забегалова ранило.

— Вот тут повсюду кровь была, — показывал он на чисто вымытую палубу.

Склянки пробили полдень.

— Приглашай товарищей обедать! — предложил Ковалев.

Через несколько минут мы сидели на палубе, ели борщ, и матросы старались положить Забегалову побольше мяса. Второго — рисовой каши с черносливом — Забегалову положили тройную порцию. Нас тоже угощали радушно и требовали, чтобы мы всего ели вволю.

А после обеда Забегалов показал койку, на которой спал в кубрике (теперь она принадлежала новому комендору), ленинскую каюту, камбуз — все, чем можно на корабле похвастать.

Каждый старался чем-нибудь одарить Забегалова: один матрос полез в сундучок и достал носовой платок с синей каемкой, другой — какой-то чудной пятицветный карандаш, третий при общем смехе подарил Ване новую безопасную бритву и пять ножичков.

— Бери, пригодится, Ваня! Года через два бриться придется, не покупать же тебе бритву, — уговаривал он растерявшегося Забегалова.

Комендор принес румынских марок. Радист подарил мыльницу с душистым мылом, кок — плитку шоколада, мичман — носки, пачку конвертов (чтобы писал почаще), перочинный нож.

Как все любили Забегалова! А он благодарил, отказывался («Тебе самому нужно»), но матросы запихивали подарки в карманы. И дарили ему от всей души.

Потом нам показали «Историю корабля», — толстую тетрадь с фотографиями, и Ковалев сказал, что когда историки будут составлять историю нашего флота, то прочтут и то, что написано на сорок первой странице:

«В бою у Констанцы, когда тяжело ранило комендора Вахрушева Ивана, на его место стал воспитанник корабля Забегалов Иван, 1930 года рождения, и продолжал посылать во врага снаряды, даже будучи раненным в ногу. Награжден медалью «За отвагу». После излечения в госпитале был зачислен в Нахимовское училище».

Этими скупыми словами была рассказана вся жизнь Забегалова.

Мы сидели над книгой, когда что-то мягкое и мохнатое скатилось с трапа прямо нам под ноги. Оно, это мягкое и мохнатое, вдруг поднялось на задние лапы и оказалось довольно большим медведем, бурым, с лоснящейся шерстью, с бусинками-глазами.