– Савельев, которого…
– Я знаю…
Савельеву незадолго до своей трагической гибели удалось завязать знакомство со старым садовником жены Куцебы и заподозрить, что тот имел отношение к Штази29. Старик, видимо, что-то ляпнул, что навело Савельева на эту мысль. Деталями он не успел поделиться.
Так вот, некий бывший сотрудник Штази был у Корейца в неоплатном долгу. После развала ГДР ему удалось открыть небольшое дело, но он обанкротился. Попал в поле зрения Организации, ему помогли. С того времени этот восточный немец оказывал Корейцу мелкие услуги, в основном информационного характера.
К нему обратились и вот что выяснили. Шульц Гофман по профессии музыкант. Ранее проживал в Берлине, играл на трубе в одном из муниципальных оркестров, действительно числился агентом в Штази и с немецкой скрупулезностью закладывал сограждан тайной полиции ГДР.
Когда ему показали небольшую справку, написанную от руки, где он подробно доносил на коллегу, раскрывая его несовместимые с коммунистическими взглядами политические выпады, старик аж заплакал. Ему вовсе не хотелось вылететь из насиженного места, вдобавок в старости прослыть не только среди родных, но и среди горожан, где многие друг друга знают, стукачком. Стукачей даже в Германии не жалуют, хотя известно, что приблизительно каждый пятидесятый восточный немец в том или ином качестве был причастен к Штази, которая по мощности и методам работы почти дублировала своего страшного предшественника – Гестапо.
Шульца успокоили и объяснили, что это не произойдет, если он будет сотрудничать. В принципе от него требуются те же услуги, которые он ранее предоставлял. С кем сотрудничать? Старик вытер прослезившиеся глаза и удивленно уставился на бывшего восточногерманского разведчика. Тот тотчас вынул поддельную ксиву, которой заранее его снабдили, представился сотрудником БНД30 и объяснил: властей Федеративной Республики очень беспокоит деятельность мужа фрау Эйзман, которая наносит вред национальной безопасности страны, и его долг как добропорядочного гражданина информировать властей о каждом их шаге. Только так он может очистить коммунистический позор со своей совести и биографии.
Старик сразу попал на удочку. Дело в том, что он с момента владения фрау Эйзман этой небольшой усадьбой был нанят на работу, и хозяйка, как к опрятному и трудолюбивому работнику, неплохо к нему относилась. Во время привычных утренних прогулок по великолепному саду, благоухающему ароматными розами и разноцветными тюльпанами, он часто ее сопровождал. Они говорили о растениях, природе, о музыке, разумеется, симфонической – оба были поклонниками русской и немецкой классики, а со временем перешли на личные темы. Выяснилось, что Ада Эйзман очень страдала безразличием своего супруга.
Правда она была стойкой женщиной, не раскрывала профессиональную суть мужа, но опытному информатору Штази не составило труда разобраться в этом. В редкие часы появления Куцебу всегда сопровождали определенного типажа люди, с которыми он когда-то сталкивался в своем родном восточногерманском ведомстве.
Шульца самого под разными предлогами несколько раз допрашивали, допытываясь исчерпывающей информации о нем, попутно инструктируя на тему безопасности. Он же, смеясь в душе “невинно хлопал” глазами, изображая из себя этакого милого старикашку-одуванчика, так как абсолютно был уверен, что его прошлое навечно похоронено в городе, откуда он прибыл. Он был информирован, как перед катастрофой сотрудники Штази хладнокровно и мстительно уничтожали архивы, сметая следы своей деятельности. Но, видимо, не все успели, вздохнет он после. И теперь эти англо-славянские свиньи пытаются его разработать.
Однажды Шульц заметил, как сильно расстроена хозяйка. Так он узнал о некоей пассии ее мужа. Женщина из гордости ни с кем не делилась переживаниями, но Шульца считал безвредным и глуповатым, и потому отчаянно излила ему душу.
Непонятно откуда она узнала про соперницу, может Иван сам признался, желая поскорее разрубить этот Гордиев узел своей жизни.
Так старик узнал в том числе и про кафе в Штасфурте, где Стефания ранее работала официанткой. С того времени Куцеба всего один раз прибыл в дом, но Шульц заметил, Ада холодно проигнорировала появление супруга.
Обо всем этом он тотчас выложил “коллеге”, мстительно обливая грязью Куцебу, при этом старательно изображая хозяйку этаким ангелом во плоти. Возможно, так и было, но не в этом суть.
Ощупав дрожащими пальцами в протянутом ему конверте хрустящие, новенькие дойчмарки31, Шульц вконец уверился в своем патриотизме, вспомнив старые добрые времена и выложил “коллеге” даже то, что не имело к делу отношение. Например, как эти грубые украинцы из свиты хозяина воровали сало из холодильника и тут же оприходовывали, запивая бесцеремонно изъятой финской водкой из хозяйского же бара…
– Ну вот, в принципе все, – подытожил Котов, – далее дело техники. Штази-френд Корейца сам стал завсегдатаем этого бара. К тому времени Куцеба здесь редко появлялся, так как он уже отправил Стефанию в Болгарию, но немец, используя свои профессиональные навыки, все разузнал от персонала.
Мы очень дорожим этим старичком. В случае твоего провала все надежды на Шульца. Он будет нашей тонкой ниточкой к Куцебе.
– Понятно. Будем надеяться, что в услугах Шульца не будет необходимости.
– Кого берешь?
– Павла Романова и Катю Смирнову.
– А Андрей?
– …
– Ну, как знаешь, – немного растерянно среагировал Котов и повторился, – как знаешь…
– Вы думаете… – начала бы Аталай…
– Скажем так, я не исключал такого расклада, – Длинный перебил. – Кореец не пощадил своего наставника, почему меня должен был?
– Тогда зачем вы спасли этого крокодила? – возмутилась Аталай. – Подох бы в плену!
– Не было варианта, – печально улыбнулся рассказчик. – Я выбрал между плохим и очень плохим. Тощий все равно меня достал бы. А с Корейцем у меня были шансы… И я очень хотел возвратиться в Москву, к сыну.
Повторяю, со мной, в отличие от Казанцева, ситуация была нестандартная. Казанцева, как и Трофима, он обязан был наказать, в том числе и в назидание другим. Или же создал бы прецедент. А о моих “изменнических” действиях после смерти трех основных фигурантов – Казанцева, Пантелеева и Мансура, информированным являлся только он сам.
Кореец в общем-то всегда жил по понятиям. А тут я его из такого дерьма вытащил… И еще: Мансур был единственным человеком, ради которого Ким мог бы наплевать на все принципы. Оставив на мое попечительство дочь, сознательно или нет, Мансур, как бы, застраховал меня. Последняя воля самого значимого в его жизни человека для Корейца должна быть значима, я так думаю. Трудно было бы ему переступить через этот феноменальный дресс-код отношений.
Эти соображения в совокупности давали мне надежду на жизнь, а так, как я мог узнать, какие тараканы бегают в мозговых извилинах самого опасного человека России того времени?
Потому