экскурсией в виар-очках. Надеваешь очки-коробочку и взвизгиваешь – не упасть бы с колокольни. Комично это выглядит со стороны, стоишь-то ты на ровной земле посреди двора.
Перформансы, выставки, независимость, брови, нестандартная речь… – это все очень секси. А могла бы я с Викентием?..
Волосатая шея и плечи под майкой-алкоголичкой, бледные ноги на педалях велика, претенциозные повадки. Бр-р-р. Но сам вопрос – он лезет в голову снова и снова. Как тогда – тогда, в пятнадцать, в двадцать, в тридцать. Да-да, как раньше. Ничего не изменилось.
Серьезно? Конечно, нет. Конечно, изменилось. Теперь все иначе.
Когда пальцы легко прикасаются к лицу; когда целуешь, не сгребая в охапку объятий, а обнимая ладонями голову, приближая губы к губам медленно, целуя все лицо; широко открываешь глаза и видишь ясно каждый вставший дыбом волосок – от возбуждения, от напряжения; когда знаешь каждый пупырышек и родинку на глаз, на вкус и на ощупь – тогда все иначе. Знаешь и последовательность действий и вздохов, среднюю продолжительность и репертуар прелюдии и самого акта. Привычный секс – бич долгих отношений.
Я застаю их за совместным завтраком, за нашим всегдашним завтрачным столиком, высоким и с высокими стульями.
Она в его футболке. Какая-то баба в футболке моего мужа, Михаила, на моем стуле голой жопой.
Я ставлю чемодан, из сумки достаю пакет с подарками, пластиковые банки с камчатской икрой – он любитель. «Парочка» в оцепенении. Замедленная съемка. Отламываю замочек на пластиковой крышке, подцепляю крышку, зачерпываю горсть оранжевого вонючего месива – и изо всех сил леплю ему в рожу. Остальное выворачиваю из банки на пол. Сбрасываю ее со своего стула и, заломив руку, – она орет, моя ярость нема – выталкиваю из дома и дальше, через двор, собака с лаем участвует в игре, за калитку, пнув напоследок под зад… Я выдергиваю из газона декоративные кирпичи, огораживающие клумбу, и бью окна дома, бывшего моим, но больше нет. Мишель выскакивает на крыльцо как был, в трусах: «Что ты делаешь, что ты делаешь?..» Вернувшись в дом, я бью все подряд: огромное зеркало, посуду, выламываю перила, с хрустом и грохотом крошатся ступени… а-а-а-а-а – твоя аппаратура! В топку, всё в топку!
В реальности я – само понимание и сама трусость. Разговоры – все, на что меня хватает. Эмпатия – зло. Я сочувствую тебе. Мне жаль тебя. Ты боишься старости? Я тоже ее боюсь. Я вижу морщины у себя на ляжках – с внутренней стороны, там, где кожа тоньше, тебе нравилось то место, было твое любимое; и начинающие провисать жилы на шее; и скорбные складки на веках; и твои новые складочки под задницей, ранее идеально круглой, я тоже вижу. Я тебя понимаю. Но как теперь быть с гвоздем в мозгу? Внутренняя стерва шатает его – нашептывает.
Не знаю.
Я даже не знаю, что было на самом деле и было ли.
Не знаю и не могу узнать.
Я же никогда не приеду неожиданно, не поменяю билет. А если и поменяю – всегда предупрежу.
Михаил
2005–2022 гг., Москва
Полное понимание. Мир и покой. Умиление. Неуязвимость. Полная стабильность.
Счастье.
Скучно.
Я делал предложение несколько раз, она не соглашалась.
На момент нашего знакомства с Анной мой предыдущий брак еще не был расторгнут официально. Анна, правда, этого не знала. Жена подала на развод после аварии, где-то за полгода до нашего знакомства с Анной. Я, пьяный, разбил вдрызг автомобиль, ушел от ментов, а потом сбежал из «Склифа» с перевязанной башкой. Причиной для заявления на развод послужила не разбитая машина и даже не авария. А то, что, как она считала, ехал я от любовницы. Давайте не будем, ей-богу, – какое это имеет значение.
Ходить на заседания бракоразводного суда мне было недосуг, через какое-то время я просто получил свидетельство о разводе по почте – на мамин адрес, по прописке. Теперь я был свободен и – кто бы мне это сказал еще год назад – настойчиво лез в новую петлю.
Давно, с юности, я не испытывал такого желания постоянно быть рядом, чувствовать, обнимать, говорить. И такой степени откровенности и честности.
В первый же вечер совместной жизни случился скандал – на почве отсутствующего ужина. Лицо у нее аж все перекосилось, она орала басом – оказывается, ожидала ресторана. А получила приглашение на совместный поход в ближайший «Ашан» за продуктами.
«Да и за каким чертом оно мне сдалось? – спрашивал я себя, глядя на искаженное скандалом лицо. – Может, дёру, пока не поздно?» Но нет. Сдалось, точно сдалось. За многим.
Я понимал уже, что алкоголь – моя проблема. Предыдущей работы, директорского места в компании, поднятой и налаженной мною с нуля, я лишился из-за этого дела. Мама знала, видела, но по своей натуре – терпеть и помогать – только это и могла. Я слышал однажды, как она сказала сестре: «Страшно смотреть, как он погибает». Мне тоже было страшно. И стыдно. Но по другую сторону было вино – водку я почти никогда не пил – оно было праздник, вкус, счастье. Радость, вкус жизни. И были врачи, которые, если что, всегда приведут в порядок.
В ответ на очередное мое предложение руки и сердца Аня сказала: «Ты о чем вообще? Я с силами собираюсь, чтобы тебя оставить навсегда с твоими капельницами и доктором Лёней. А ты про замуж».
Она тихо это сказал и без зла. И всерьез.
Я думал несколько дней.
Где-то в Филях нашелся доктор, который, как рассказывали знакомые знакомых, помогал с гарантией и научными методами. Поехали вместе.
Это был коллективный сеанс. Пациентов было человек двадцать, все с родственниками или сопровождающими – такова была инструкция. Цокольное помещение жилого дома, врач – пожилой дядька с тяжелыми веками. В белом халате. Несвежем. Его ассистентка – средних лет, подтянутая, в костюме. Сначала лекция. Ах, он работал на скорой помощи. Понятно-понятно. Все, что доктор говорил, мне, в принципе, было известно. Но говорил он со знанием дела, весомо, с подробностями и статистикой. Про поражение мозга алкоголем, про просроченный кефир и напиток «Байкал», в которых содержание спирта больше, чем в легком пиве. Про то, что нельзя, имея определенные особенности организма, пить чуть-чуть. Можно либо быть алкоголиком, либо не пить совсем. Третьего в нашем случае не дано. Вариантов нет. Потом у каждого спросили, насколько его решение твердо и на какое время он хочет перестать пить – на год, на два, на пять. «Навсегда», – ответил я. Доктор удовлетворенно кивнул.