готовка, вода, обогрев, а еще ведь надо было работать в беспокойном совхозном хозяйстве…
– Посмотрим, как дела пойдут, – говорил Душенин. – Сердце пару раз прихватывало, пора бы умерить трудовой энтузиазм. На работе уже предлагают: возьмите отпуск на пару недель, отдохните, придите в себя… Может, и вправду, Машенька? Дом в Антоновке пропадает, стоит запертый. Плюнуть на все, забыться, развеяться…
– Можно, папа, – кивнула Маша. – Но ты сам не выдержишь, через день помчишься в город, на любимую работу – доламывать свое больное сердце. И опасно сейчас жить за городом, преступность не дремлет – Павел Андреевич не даст соврать. В квартире можно запереться, а там? Не по душе мне такие эксперименты, папенька…
– Решено, поедем в деревню. – Душенин явно не слушал. – Взять отпуск и силой заставить себя несколько дней ничего не делать…
– А что у вас в Антоновке? – не понял Павел.
– Назовем это дачей, – усмехнулся Душенин. – Антоновка – поселок на Чудском озере южнее Устянки. Три версты от города. Места удивительные, леса, вода рядом. Там жили родители Елены Витальевны и она сама, когда мы только познакомились. После войны дважды туда заезжал, дом стоит, все в порядке. Запустение, конечно, налицо, но можно ведь уборку сделать? Руки на что? А насчет безопасности Маша не права. В Антоновке у товарища Савинова свой дом, у Тамары Георгиевны из горсовета. Если сравнивать с Москвой, то это вроде Кунцева или Зубалова с их правительственными дачами. Понятно, что уровень не тот, но все же. В Антоновке свой опорный пункт милиции, патруль из города заезжает. Не сказать, что совсем уж дико. Вы, кстати, удивитесь, но в Антоновке у Скобаря Юрия Евдокимовича есть дом, у доктора Мясницкого…
– Вы не держите на него зла? – спросил Горин.
– Да что вы, нет, конечно, – отмахнулся Душенин и немного помрачнел. – Ивана Валентиновича чуть удар не разбил, по-человечески жалко его. Понятно, что нельзя контролировать каждый метр больницы…
Прозвенел дверной звонок.
– А вот и он, – среагировал Душенин. – Обещал зайти после работы. Не поминай, как говорится, черта…
Это действительно был местный психиатр – умотанный до предела, со слезящимися глазами. Он долго мыл руки в ванной, что-то бормотал под нос. Войдя в гостиную, вынул из сумки бутылку дорогого французского коньяка, поставил на стол.
– Не взыщите, граждане, больше ничего нет. Надеюсь, никто не откажется.
– Мы в деле, – кивнул Душенин. – Расслабься, Валентинович, никто не держит на тебя зла, ты выполнял свою работу.
– Мог бы и лучше выполнять, – вздохнул Мясницкий.
Коньяк оказался первосортным, из лучших погребов старинного винного дома Курвуазье, как пошутил Мясницкий. Выпили молча, закусили. Доктор не балагурил, вел себя сдержанно.
– Простите за помятый вид, – сказал он. – Прямо из больницы, день был сумасшедший…
– Как ваши пациенты, доктор? – спросил Горин.
– Благодарю, идут на поправку. – Мясницкий усмехнулся. – Простите, Павел Андреевич, каков вопрос, таков ответ. Без цинизма в нашей работе – ну, никак. Только им и спасаемся. Больные изнашивают свои организмы – и мы изнашиваем свои. Прискорбная новость пришла из Ковылинской районной психлечебницы: у главврача Кулакова началась белая горячка. Подозревали, что он попивает, лечит водкой покалеченную на работе психику. Но чтобы вот так… Все выходные не пил, решил завязать – тут и накрыло. Стену в квартире чуть не сломал. Соседи бригаду вызвали. Смирительную рубашку надевать пришлось. Такие номера откалывал… А ведь я знаю его: грамотный специалист, вдумчивый, рассудительный. Сейчас сидит среди людей, которых недавно лечил, и те, понятно, спуска ему не дают.
– Какой ужас, – прошептала Маша. – Вот так и теряем хороших людей.
– А что в период оккупации здесь было? – спросил Павел. – Больница работала?
– Нет, – покачал головой доктор. – Сам я из Курска, переведен сюда в марте прошлого года – сразу после освобождения, но сведениями владею. Пациентов вывезти не успели, в первую очередь эвакуировали органы власти. Медицинский персонал, за малым исключением, остался на местах. Немцы всех расстреляли – и медиков, и больных. Уж больно рьяно сотрудники больницы вступились за своих подопечных. Умалишенные Третьему рейху не требовались. Они здоровых-то оставляли через одного… За город вывезли и всех расстреляли в овраге. Больше ста человек. Здание уцелело, видимо, у фашистов были на него планы. Но в жизнь их задумки, слава богу, не воплотились. Два с лишним года здание пустовало. В марте сорок четвертого, как уже говорил, получил назначение, и пришлось все поднимать с нуля…
– Вам это удалось, Иван Валентинович, – подметила Маша, – колоссальную работу выполнили.
– И даже без белой горячки, – похвастался доктор. – Хотя, признаюсь, был на грани. Порой такое отчаяние накатывало, что хоть в петлю… Говорили, у немцев секретные лаборатории были в Вознесенском монастыре – препараты какие-то синтезировали, опыты над людьми ставили. Местные рассказывали, что объект был засекречен, работали СС, приезжали машины с закрытыми кузовами… Никто не знал, что творилось за стенами монастыря – такие толстые они были. Уж что-что, а секретность немцы разводить умели. Попробуй догадайся, что это такое – въезжает машина с будкой, выезжает такая же… Только домыслы, ничего конкретного. Все, кто что-то знал, давно в могиле или в Европе отсиживаются. В НКВД большого интереса к монастырю, насколько знаю, не проявляли.
– Он же разрушен, – вспомнил Павел.
– В том и дело. Немцы сами его разрушили, когда бежали из города. Все самое интересное в подвалах находилось. Взорвали так, что теперь до этих подвалов вовек не добраться…
– Слышал про эти домыслы, – пожал плечами Душенин. – Никто не владеет сведениями, это точно – даже высокие товарищи из органов. Да и нужно нам это знать? Война закончилась, нужно быстрее об этом забыть.
– Ты не прав, отец, – покачала головой Маша, – забывать нельзя. А монастырь когда-нибудь восстановят, разберут завалы.
– Завалы разберут, а восстанавливать не будут, – убежденно заявил Мясницкий. – Дурное это место, души убиенных витают – монахи, кто там еще… прошу прощения за аллегорию. Лично не религиозен и мистификациями не увлекаюсь. Парк пусть лучше разобьют или теплостанцию поставят, чтобы в городе светлее стало.
Доктор еще немного посидел, пригубил коньяк – и засобирался. Павел тоже заерзал – пора и честь знать.
– А вы куда? Сидите, – заволновалась Маша.
– Нет, спасибо, уже и так злоупотребил вашим гостеприимством. Я же не последний сегодня, верно?
– Да, вы правы. – Душенин как-то виновато улыбнулся. – Не пересыхает человеческий ручеек, кто-нибудь еще пожалует…
Маша проводила Горина до двери, помялась, пока он натягивал куртку. Решилась – привстала на цыпочки, поцеловала в щеку. Павел зарделся.
– О, это так, не по-настоящему, – смутилась Мария. – Простите, если сможете…
«А если не смогу?» – подумал Горин. Он обнял девушку за плечи