Не так давно один знакомый спросил меня, что в этом мире продается лучше всего. Честно говоря, я не знаю правильного ответа. Может быть, это секс, может быть, это сникерсы, может быть, это нефть, а может быть, это пирожки с повидлом и порнографические журналы.
Но я знаю, что продается в этом мире стабильнее всего.
Стабильнее всего в этом мире продается насилие.
Вы, ребята, построили дивный новый мир. Мир, где политики служат стране с риском для собственной жизни, где нерадивых чиновников можно бить электрошоком прямо на их рабочем месте, где каждый законопослушный гражданин носит в кармане ствол, где адвокаты рубят друг друга на куски, а в машинах больше нет ремней безопасности.
Это управляемая демократия.
Это борьба с коррупцией и бюрократией.
Это законное право на самооборону.
Это свежий взгляд на юриспруденцию.
Это принятие на себя ответственности и понимание всех рисков.
Но жить в этом дивном новом мире приятнее не стало.
Вы легализовали насилие и впустили его в свою жизнь.
Да, если у человека есть пистолет, но ему рано или поздно захочется из него пострелять, и чтобы такие люди могли спустить пар и выплеснуть агрессию, вы придумали Черную Лотерею. Может быть, десять человек в год - это вполне приемлемая жертва, которую можно принести ради стабильности и вящего спокойствия, в конце концов, в автомобильных авариях за то же время людей гибнет в разы больше. Да, есть такое мнение, что если история требует жертв, то их надо приносить, иначе она все равно возьмет сама, и, может быть, они будут более кровавыми.
И вот теперь вы делаете ставки, вы приникли к своим экранам и смотрите шоу, в котором я бегаю по городу и стреляю в людей, которые стреляют в меня. Любопытное, должно быть, зрелище.
Захватывающее.
И ведь все это практически добровольно. Никто не заставляет людей покупать оружие, никто не заставляет людей выходить на тропу войны. Никто и ничто, кроме логики этого вашего мира.
Этот мир безжалостен. Он не прощает ошибок. Он вообще ничего не прощает.
Но знаете, ребята, я, реликт, выползший из прошлого, видел будущее совсем не так.
Нам обещали коммунизм, космос, Мир Полудня и яблони на Марсе. Хрен с ними, с яблонями и коммунизмом, мне не слишком нравится ни то, ни другое. А вот космоса мне жаль. И Мир Полудня превратился в какое-то гребаное средневековье.
Скажите, а право первой ночи у вас тут нигде не практикуют?
Знаете, потомки, я очень рад, что у меня не было детей, и вы не мои потомки. И я очень рад, что у меня и сейчас нет детей, потому что рассказывать им о Мире Полудня глупо, а о реальности - тошно.
Ваша цивилизация...да что там, наша была не лучше... Это цивилизация страусов. Вы засунули свои головы в песок, вам хорошо, тепло и уютно, и вы не видите ничего плохого, пока оно не касается лично вас. Это очень удобная позиция, но проблема в том, что страус, засунувший голову в песок, лишен возможности видеть не только плохое.
Он лишен возможности видеть горизонт.
Так тоже можно жить, в общем-то.
Только почему-то не хочется.
А о пиве и бабах мы поговорим как-нибудь в другой раз'
Поезд распахнул перед ним свои двери. Гусев забрал паспорт, оставил смартфон на скамейке и вошел в вагон с невеселой ухмылкой на лице. В метро горизонты тоже не видны.
[1] МКАД - московская кольцевая автомобильная дорога.
[2] Прием вождения, при котором педаль газа вдавливается в пол.
Глава шестнадцатая.
К полудню Гусев застрелил очередного охотника.
Там же, в метро, нарезая круги по кольцевой ветке.
Очки вовремя предупредили его об опасности, Гусев схватился за пистолет, охотник схватился за пистолет, но Гусев успел чуть раньше. Возможно, на какую-то долю секунды.
Пуля попала охотнику в грудь, и его собственный выстрел ушел в молоко, по счастью, никого не задев. Потом Гусев стоял, направив пистолет в глубину вагона, а пассажиры старательно отводили от него взгляды и делали вид, что не замечают ни его, ни молодого парня, истекающего кровью.
На следующей станции Гусев вышел из поезда, перешел на другую ветку и уехал в другой конец города.
Адреналин уже не так будоражил его кровь.
Бояться можно только до какого-то предела. Потом страх уходит, и хорошо, если на его место приходит что-то еще. Мужество. Любовь к родине. Что угодно. Возможно, именно так люди и становятся героями.
Но в случае Гусева на место страха ничего не пришло. Безразличие. Всепоглощающая пустота. Возможно, именно так люди и становятся психопатами.
На страничке Гусева в социальной сети кипела жизнь. Люди ругали его и хвалили, обещали убить и хотели от него детей. Еще люди предлагали еду, деньги, оружие и убежище. Конечно, половину этих сообщений вполне могли оставить охотники, желающие заманить Гусева в незамысловатую ловушку, но он верил, что по крайней мере половина этих предложений помощи является искренней.
Позвонил Макс, сообщил, что шансы Гусева снова выросли до одного к двадцати. Гусев принял эту новость с равнодушием. На самом деле, шансы всегда были пятьдесят на пятьдесят, либо его убьют, либо нет. Остальная математика его не интересовала.
Он вышел на поверхность, купил сигарет, зашел в небольшое кафе и поел, сидя лицом к двери. Забрался на территорию какого-то заброшенного завода. Там, посреди постапокалиптических декораций прямо в черте города, его отыскала очередная тройка охотников. Гусев застрелил кого-то из них, заработал царапину в плече и ушел через систему коллекторов.
В канализации воняло и было полно крыс. Охотники полезли за ним, но потеряли его в туннелях.
Гусев бродил по канализации несколько часов, а потом признался самому себе, что заблудился. Навигатор тут, ясное дело, не брал, да и сам телефон не работал. Гусев выбрал место посуше, уселся и закурил.
Там, наверху, ходили люди. Обычные люди, занятые своими обычными делами, и им было все равно, что где-то под ними сидит и курит Гусев, которого уже второй день, с упорством, достойным лучшего применения, пытаются убить.
А потом Гусев встретил Хомяка.
Хомяк был диггер[1]. На нем были зеленые болотные сапоги, желтые резиновые штаны, желтая резиновая куртка, каска и налобный фонарь. Еще у него был при себе непромокаемый рюкзак и альпеншток. На кой черт ему сдался альпеншток в канализации, Гусев не представлял.
Хомяк пришлепал к Гусеву прямо по трубе, разбрызгивая вокруг себя вонючие сточные воды, и с удивлением уставился на 'глок', нацеленный ему в живот.
- Это вот зачем? - спросил Хомяк. - Это ты в меня стрелять собрался, что ли?
Хомяку на вид было лет тридцать, он был худой, сутулый и выглядел совсем безобидным. Гусев отвел пистолет в сторону, но убирать не стал. Времена не те.
- Так-то оно лучше, - сказал Хомяк. - Ты кто?
- Гусев без пальто.
- А я - Хомяк.
- Почему Хомяк?
- Потому что Хомяков.
- Бывает, - посочувствовал Гусев.
- А чего ты тут вообще делаешь?
- Сижу, курю.
- А если в более широком смысле?
- Меня, вроде как, убить пытаются, а я прячусь.
- За что?
- Ни за что.
- Ни за что не убивают.
- Ты, видимо, давно на поверхности не был, - сказал Гусев.
- С утра был, тушенку покупал, - не согласился Хомяк. - И водку. Хочешь водки, Гусев?
- Хочу, - сказал Гусев.
- Тогда топай за мной.
Они пришли в небольшой закуток, где Хомяк держал свой нехитрый скарб. Воняло тут не так сильно, а может быть, Гусев просто привык. Диггер зажег спиртовку, поставил на старый, обшарпанный стол банку тушенки, выложил из рюкзака батон хлеба и бутылку водки. Достал два граненых стакана, откупорил бутылку, набулькал по половине стакана каждому, поставил тушенку греться.