и из распоротого брюха тварюки выпадают кишки. Я быстрее уродцев — от меня не уйти. По одному хортята не представляют опасности для сильного воина. Шапка с Рыжим тоже вовсю крошат хвостатую погань. Мы медленно, но уверенно продвигаемся по узкой улице, очищая её от зверья. Шли бы быстрее, да постоянно приходится врываться в дома бедноты, откуда доносятся крики и звуки борьбы.
На моём счету уже под две дюжины тварей. Мне мало. Кровавая пелена смыла разум. Бесчисленные детские тела будут сниться мне до конца жизни. Я стараюсь не смотреть, не заглядывать в лица, но это не помогает. А хуже всего то, что я ничем не могу помочь раненым. Ни зелий, ни мазей, ни умения. В этом плане я совершенно беспомощен. Рыдающие, хрипящие, скулящие малыши лежат в лужах крови, пытаются куда-то ползти, умирают на руках матерей, сестёр, братьев.
Мне кажется, я и сам умер. В голове одна мысль: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!». Каждый миг эти твари убивают кого-то ещё. Я несусь всё вперёд и вперёд. Рублю, рублю, рублю. Снова рублю. Я не чувствую боли, когда тот или другой летун достаёт меня когтем. Я не слышу обращённых ко мне слов товарищей. Я отпихиваю пытающегося до меня докричаться Шапку. Я — Кара! Я — Смерть! Я — Возмездие!
Нет! Я — Спаситель! Мне нужно спасти всех слабых и беспомощных в этом городе. И я спасаю. Спасаю, как могу — сею смерть. Бью топором, бегу дальше, бью снова. Глупые звери не пытаются прятаться от меня. Они тупо кидаются на любого, кто находится рядом. Им не важно мужчина то, женщина или ребёнок.
— Нет! Нет! Нет!
В хриплом вое старухи вся боль мироздания. Дряхлая бабка — во внешке немало таких — сидит на земле, прижимая к себе лежащую перед ней девушку с разодранным горлом. Сам того не желая, выхватываю взглядом покрытое кровью лицо.
Исиль… Вот и подарил жизнь убийце. Мне жаль и её. Мне всех жаль. Я плачу без слёз и бью, бью, рублю. Мне кажется, это никогда не закончится. Проклятый Путь! Проклятая Земля! Проклятый ненавистный Арх!
Навстречу нам, перекрыв живой стеной улицу, шагают воины с выставленными вперёд копьями. Пустые из ближайшей школы, готовящиеся стать безымянными. Ведёт их вольный в шлеме городского стражника. Оставшиеся недохорты зажаты в клещи. Минута — и последний из хищников падает замертво, зарубленный моим топором.
— Хорошая работа, безымянные, — кивает нам вольный, оценив количество мохнатых трупов за нашими спинами. — Возвращайтесь к стене. Переулки мы сами зачистим. Вам срочно надо к лекарям.
Меня дёргают за руку. Оборачиваюсь. В глазах Шапки страх. Но боится он в этот раз не за меня, а меня.
— Очнись, псих! Возвращаемся! Ты не в себе!
— Где Эф?
Сердце продолжает колотиться в груди, но разум начинает медленно возвращаться.
— Кто?
— Рыжий.
— Рыжего давно загрызли. Ты даже не заметил. Очнись, мелкий псих!
— Жалко…
— Себя пожалей. Ты сейчас упадёшь. Я весь дар на тебя спустил. Посмотри на себя.
Я опускаю голову и, словно со стороны, смотрю на покрытое бесчисленными ранами голое тело. Почти голое. Под поясом ещё кое-где остались покрытые кровью обрывки штанов. Рубахи нет вовсе. Как и не хватает мизинца на левой руке. Я даже не заметил, как его мне отгрызли.
— Я не смог спасти…
Оставшиеся пальцы до хруста в костяшках сжимают скользкие рукояти топоров.
— Пошли уже, псих. Рыжего не вернуть.
— Я про них, — киваю я на разбросанные по улице в большинстве своём маленькие тела.
— Пустота, — отмахивается вольный, играющий роль безымянного, каким был когда-то. — Бабы ещё нарожают.
А ведь ещё раньше он и сам был пустым… Гнилой город, гнилые люди. Сплошная гниль…
Ненавижу Арх!
Ло 3
Ебор не соврал — ожидание следующего лоскута проходило для меня во вполне сносных условиях. Одиночная камера с зарешёченным окном напоминала гостиничный номер. Нормальная кровать, стол, стул, шкаф. В последнем мне хранить было нечего, но спал я, как человек, а не на полу или лавке и приносимую регулярно обильную пищу ел в комфортных условиях, наловчившись управляться ложкой и вилкой со скованными руками, благо браслеты мне переставили, и теперь я носил их перед собой, а не за спиной.
За шесть дней я не видел Ебора ни разу. Подносы с едой сквозь окошко в двери подавал мне какой-то молчаливый амбал. Он же забирал и пустую посуду. Сам же проводник объявился лишь в начале новой недели, чтобы порадовать меня — появившийся за горами лоскут нам подходит. Некий полис со странным названием Гор ждёт нас. Сегодня же отправляемся дальше.
— Держи, — протянул мне Ебор что-то маленькое, когда я вышел из комнаты. — Как пользоваться, по идее, ты знаешь.
Я кивнул. Кубик-пропуск, маскирующий троерост. Значит, находиться в полисе будем инкогнито.
— Пугать своими долями народ нам не стоит. Пусть будет около полусотни по ветви. Смотри, не чуди.
Я опать кивнул.
— С остальным проблем не возникнет, — продолжил Ебор. — Дар они не проверяют на входе. Нужные бумаги нам справили, а душилку тебе мы заменим — походишь в раздельных браслетах.
Последним мы тут же и занялись, спустившись в маленькую мастерскую, где под присмотром охраны Ебор лично снял с меня кандалы и вместо них защёлкнул на моих запястьях металлические браслеты, которые легко прятались под рукава. Теперь можно и к выходу.
В этот раз обошлось без повозки. Шли пешком. Нас с Ебором сопровождали двое здоровяков при оружии, но в гражданской одежде. Впрочем, будь они даже в солдатской форме, увидеть её всё равно помешали бы длинные плащи с глубокими капюшонами, которые все мы набросили на головы, едва выйдя из здания.
— Не хочу, чтобы тебя кто-то узнал, — объяснил необходимость подобной одежды Ебор. — Ты ведь некогда был знаменитостью, Сер.
За воротами кипела торговля. Новый полис спешил поделиться своими плодами труда и набрать сколько сможет чужих. Первый день из семи, а раскинувшийся в ущелье рынок кипит. И понятно — единственная неделя в году, когда жители данного лоскута могут сдать свой товар и пополнить запасы. Гружёные тем и этим повозки следуют в обе стороны по центральному ряду бесконечным потоком. Пешим приходится пробираться по краю дороги в медленно ползущей толпе.
— Свежих предзов повезли, — кивнул Ебор на обогнавшие нас повозки с людьми. — Им больше