Читать интересную книгу Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Результатом этой недооценки испанского сопротивления была Байленская капитуляция. Она послужила детонатором огромного взрыва. Если до этих роковых событий значительная часть испанцев не сделала свой выбор, побаиваясь престижа огромной силы наполеоновской армии, то после Байлена ситуация изменилась. Пропаганда испанских повстанцев и английская пресса в мгновение ока разнесли по всей Испании и по всей Европе чудовищно преувеличенные рассказы о поражении Дюпона, что тотчас изменило весь моральный климат в стране. Волна мощного энтузиазма поставила под ружьё тысячи ещё недавно сомневавшихся людей. На знамёнах новобранных полков появились самоуверенные надписи: «Победителям победителей при Маренго, Аустерлице и Йене».

Неважно, что испанцы в действительности разбили небольшой корпус, состоявший из новобранцев; недаром ведь сам Наполеон говорил, что на войне ценнее всего моральные силы, а искренне верить во что-то значит уже наполовину этого достичь. Теперь испанские ополченцы, повстанцы и солдаты регулярных полков были уверены, что могут разгромить любые войска наполеоновской империи. За несколько дней вся ситуация на театре военных действий стала другой. Жозеф вынужден был бежать из Мадрида, французские части отступали к границе. Жюно в Португалии оказался отрезанным от основных сил, а в начале августа на территории этой страны высадилась группировка английских войск под командованием уже известного нам сэра Артура Уэлсли. Эскадра Сенявина была заблокирована (см. предыдущую главу).

Новости из Испании бурно обсуждало всё высшее общество Санкт-Петербурга. Коленкур в своих донесениях о настроении среди российской элиты писал в это время: «Говорят, что Кадис занят англичанами, и что французский флот захвачен ими. Говорят, что Португалия восстала, и французы оттуда ушли, русская эскадра частью сожжена, а частью захвачена англичанами… Говорят, что генерал Дюпон взят в плен с 25 тыс. французами и 10 тыс. швейцарцами, что маршал Бессьер разбит 16 июля с большими потерями и вынужден отступить, маршал Монсей отступает и, не будучи побитым, разжалован, что генерал Лефевр разбит и окружён, что генерал Жюно заперся в укреплениях и фортах Лиссабона, а король покинул Мадрид с армией»[4].

В этих слухах нечего искать истину. Русская эскадра, как мы уже указывали, была не сожжена, а сдалась на почётных условиях, Бессьер не проиграл 16 июля сражение, а наоборот, как уже говорилось, одержал 14 июля блистательную победу под Медина-де-Риосеко, и не только не отступил, а наоборот, двинулся на Мадрид… Но важно, что русская знать, которая уже недавно начала свыкаться с русско-французским союзом, снова в большинстве своём отшатнулась от него.

Однако поистине невообразимые изменения произошли в Австрии. Уже первые сообщения об испанских событиях разбудили внезапно спящий до этого пангерманский национализм и австрийский патриотизм. Новая супруга императора, молодая, красивая Мария-Людовика д’Эсте, мечтала о войне с «якобинцами». К реваншу за предыдущие поражения призывал и австрийский министр иностранных дел Иоганн-Филипп фон Стадион, пришедший на смену графу Кобенцелю. В Вене распространялись переведённые на английский язык английские и испанские антинаполеоновские памфлеты. Общее патриотическое настроение подогревала газета «Отечественные листы», основанная Стадионом. Вокруг салона Каролины Рихтер группировалась венская аристократия, враждебная наполеоновской империи.

За пределами Австрии, в Кенигсберге, в апреле 1808 г. возникла тайная организация Тугендбунд, объединившая студенческую молодёжь. А известный профессор Фихте выступил со своими знаменитыми «Речами к немецкой нации». В восьмой речи, проводя явную параллель с империей Наполеона, философ перечислял благодеяния римской цивилизации. Но Фихте восторгается не римлянами, а древними германцами, несмотря ни на что выступившими за свою независимость с оружием в руках: «Разве не видели они (германцы) процветания римских провинций? Блага, которыми там пользовались граждане, законами, защитой судов и фасциями ликторских топоров? Разве не были готовы римляне разделить эти блага? …Разве у них (германцев) не было перед глазами доказательств знаменитого римского великодушия, когда они видели, как те, кто соглашался с римлянами, получали титулы королей и командные посты в римской армии… Разве они не понимали превосходства римской культуры? …Но для них свобода была правом оставаться немцами …а рабством — все блага, которые предлагали им римляне, потому что, приняв эти блага, нужно было перестать быть немцами и стать наполовину римлянами»[5].

Известие о Байленской катастрофе вызвало поистине взрыв ликования в националистических немецких кругах, и вслед за речами философов и светской болтовнёй отчётливо раздался звон оружия. К западным границам габсбургской монархии потянулись колонны войск, Чехия и Венгрия проголосовали за выделение субсидий на так называемый «ландвер» — ополчение, созданное указом австрийского императора в июне 1808 г. Дамы высшей венской аристократии усиленно пропагандировали вступление добровольцев в ряды этого нового войска, а императрица собственноручно вышивала ленты к его знамёнам… Всё это очень походило на настроения в Берлине 1806 года, с той разницей, что на этот раз военный энтузиазм разделяло не только офицерство, но и широкие народные массы. Шесть батальонов венского ландвера состояли целиком из добровольцев. Наконец, патриотический подъём был поддержан католической церковью.

В июле 1808 г. граф Стадион пригласил к себе русского посла в Вене, князя Куракина, и в долгой беседе достаточно откровенно изложил намерения своего двора начать войну с Францией. Об этом разговоре Куракин направил подробнейший рапорт в Петербург, где, в частности, писал: «Граф Стадион… сказал… что никогда ещё Австрия не имела лучше укомплектованной и снаряжённой армии». Он указал на «занятость императора французов испанскими делами» и на то, что «они приняли тревожный для Франции оборот благодаря решительности испанцев»[6].

В общем, в вежливой дипломатической форме было заявлено, что Австрия собирается нанести удар, пока Наполеон занят в Испании, и что австрийский император очень надеется если не на содействие русских, то, по крайней мере, на их благожелательный нейтралитет.

Если эти переговоры велись в тайне, то огромные военные приготовления габсбургской монархии невозможно было скрыть. Наполеону война в центре континента была совершенно не нужна, ведь все его мысли были заняты борьбой с Англией, а теперь ему ещё и срочно нужно было как-то расхлёбывать кашу, которую он заварил в Испании. Он считал, что проще и логичнее избежать этой войны, прибегнув к помощи русского союза. Теперь вопрос о разделе Турции, Босфоре и Дарданеллах откладывался на неопределённый срок. Нужно было спешно остановить австрийцев. Перенесенная на осень 1808 г. встреча императоров в Эрфурте в корне меняла свою повестку.

23 сентября 1808 г. Наполеон покинул загородный дворец Сен-Клу, и его походная карета покатилась на восток. Ещё ранее, 14 сентября, Санкт-Петербург покинул Александр, ему предстоял более долгий путь. Молодого царя провожали слёзы и мольбы его матери, призывавшей сына ни за что не встречаться с корсиканским чудовищем. «Вы ответите за это путешествие перед императором и перед Россией!» — якобы воскликнула она, обращаясь к гофмаршалу Толстому.

Здесь нужно на некоторое время прервать хронологическое повествование, чтобы немного остановиться на вопросе позиции знати по отношению к русско-французскому союзу вообще и влиянию вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны в частности.

За несколько дней до отъезда Александра на встречу с Наполеоном его мать написала ему пространное письмо, которое, если привести его целиком, заняло бы почти десять страниц этой книги. Но оно важно нам не как шедевр графомании, а как документ, резюмирующий точку зрения консервативной оппозиции политике царя.

Как уже отмечалось выше, в результате войн 1805–1807 гг. усилилась неприязнь русского дворянства по отношению к Наполеону и новой Франции, особенно среди высшей аристократии. Причины этой враждебности изложены в предыдущей главе.

Однако, как кажется, единодушие оппозиции тильзитской политике обычно сильно преувеличивается. Подавляющее большинство свидетельств настоящей ненависти к Наполеону русской знати исходит из мемуарной литературы, которая абсолютно вся окрашена эмоциями, появившимися в ходе войны 1812 г. и сразу после неё. Фактически это не характеристика мнения русского дворянства и народа в 1808 или в 1809 году, а описание чувств, охвативших большую часть русского общества во время Отечественной войны.

Но нас интересует состояние России после Тильзита. И здесь всё не так просто, как кажется. Вот что писал об империи Наполеона в январе 1809 г. знаменитый московский журнал «Гений времени»: «Исполинскими шагами приближается сие государство (Франция), обратившее на себя в течение 20 лет внимание всего света, к неожиданной степени величия и силы. Руководствуемое благоразумием великого мужа, имеющего во власти своей судьбы многих миллионов людей, оно перерождается и вводит совершенно новый порядок вещей. Последние следы ужасного безначалия (революции), опустошавшие сию землю в течение нескольких лет, в прошедшем году (1808) совершенно исчезли. Новое наследственное дворянство заступило место древнего… Престол Наполеона получил от этого большую прочность и новый блеск… Народное просвещение получило новый порядок и поручено Императорскому университету. Для облегчения учения заведены пансионы (стипендии) и сыновья заслуженных офицеров размещены по училищам. Фабрики и мануфактуры приходят в цветущее состояние…»[7]