Читать интересную книгу Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Дом себе с горенкой и светлицей поставил; жена, кривичанка Власта, которую на Двине от волочанина тайно увёз. Народила ему двух детишек — мальчика и девочку. Никита и свою прибыль имеет, и в качестве немалого налога от торговли обогащает казну общую. Подобных людей на войну, где могут и убить, просто так не посылают.

Зато с охотой и радостью вызвался идти в поход мастеровым по починке лодей (зря, что ли, юнцом работал корабельщиком на киевских вымолах у воеводы Вышаты) племяш Марко, превратившийся за прошедшие годы в статного широкоплечего молодца. Ему, правда, росточку бы поболе, хотя силёнкой не обделён: разгибал на спор подковы, будто они не из железа сделаны.

Бабка его Анея, мать Никиты, постаревшая, но ещё хорошо видевшая выцветшими, в мелкой сетке морщин глазами, сказала дочери, матери Марко:

   — Я заговор на стрелу, копьё и меч вражеские одна сегодня говорить не буду, в Киеве произносила его, да боги не вняли моим речам: недосчитались мы в семье отца... Ты же как мать скажешь теперь этот заговор вослед сыну. Слова-то знаешь?

   — Матушка, у меня ещё не было случая, чтоб сей заговор говорить.

   — А вот подошёл такой случай! — недовольно пробурчала бабка Анея. — Сын вырос, ратником стал... Хорошо, давай вместе говорить. Повторяй за мной!

«Завязываю я, мать-женщина, по пяти узлов на луках и всяком ратном оружии всякого стрелка немирного, неверного... — И столько боли и муки было в голосе Аней, что не высказать всё это сразу и не выразить словами; и если делают сейчас заговоры в иных домах, то столько же боли рвётся из груди других женщин. И произносятся заговоры для того, чтобы не могло оружие достать в бою родного человека, особенно сына, кровинушку... — Вы, узлы, заградите стрельцам все пути и дороги, опутайте все луки, повяжите все ратные оружия; и стрелы бы вражеские до сынов, братьев, мужей не долетали, все ратные оружия их не побивали...»

Шепчет заговор седая, в умильных слезах женщина, надеясь на великую силу его, хотя и знает — не все вернутся с ратного поля, кто-то всё равно должен погибнуть. Но ведь кто-то! А не её сын, брат, муж... Боги, отведите смерть от родного человека!

Бабушка Анея неистово произносит слова, её дочь, тоже воодушевляясь, повторяет. Устами их словно говорит мать-природа, прародительница и продолжательница всего сущего на земле, ибо она, природа, и женщина есть суть одного великого рода. Плачут и плачут... Но надеются! «В моих узлах сила могучая, сила могучая змеиная сокрыта... От змея страшного, что прилетел с великого моря. Да не убоишься стрелы, летящей в день... Да не убоишься, свет наш Марко!» — И зарыдали обе — бабушка и мать, опустошённые чувствами, так силу свою и надежду на жизнь отдали любимому человеку, который уходил от них, не оглядываясь.

Но потом встрепенулась Анея, вспомнив своё — тяжёлое и страшное. Мало ей показалось одного заговора, сказала дочери, чтоб ещё один они произнесли.

   — Два уже точно Марко спасут! Повторяй, моя донюшка...

«За дальними горами есть океан-море, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух железный, а стоит столб до неба, от востока до запада, завещает и заповедует тот пастух своим детям: железу, укладу, меди, сребру, злату, топорам, мечам, копьям и стрелам, лукам, перьям и клею — большой завет; «Подите вы, железо и медь, в свою землю от раба нашего Марко, а клей в рыбу, а рыба в море, сокройтесь от раба нашего Марко, а велим мы ножу, топору, луку, копью, стреле и мечу... А велим мы не давать выстреливать ратоборцу из лука, а велим мы схватить у лука тетиву и бросить стрелу на землю. И также велим бросить на землю топор, копьё, нож и меч... А будет тело Марко крепче камня, твёрже железа, платье крепче кольчуги.

Как метелица не может прямо лететь, так бы всем немочно ни прямо лететь, так бы всем немочно нй тяжело падать на нашего внука и сына... Как у мельницы жернова крутятся, так бы железо, уклад и медь вертелись бы вокруг Марко, а в него не попадали... А тело бы его было от вас не окровавлено, душа не осквернена. А будет наш заговор крепок и долог!»

Слова кончились, а души женские всё равно болят, ноют. Когда успокоятся?! Видно, как поход кончится и вернутся домой ратники. Но успокоятся ли души и тогда?!

Вышли потом жёны, матери, сёстры, старики, дети на лесной берег Припяти, чтобы помахать вслед удаляющимся парусным лодьям. Увидели, что с них тоже руками машут. Только у ратников на лицах улыбки, а у провожающих — слёзы...

В этот раз воевать Лучезар пожелал сам. По прозвищу Охлябина, он отличился в первом походе на Византию своей смёткой, благодаря которой киевляне взяли без приступа стоявший недалеко от Константинополя иконоборческий монастырь Иоанна Предтечи.

Идти во второй поход Лучезара уже никто не неволил: годы не те да за прошедшее время у него и Лады народилось ещё двое... Но он заявил жене так: не сможет Дир без него обойтись — и всё тут! Лада — в слёзы, потом упала на колени:

   — Милый мой, Лучезарушка, аль забыл, как тебя князь хотел плетьми отходить?.. Когда семь лет назад ты ему сказал, что в поход пешим пойдёшь, а коняку нам оставишь...

   — Молчи, дура! На смирной коняке той я смог тихо к монастырской стене вплотную подъехать и русский говор услышать... А потом исхитрились...

   — Исхитрились они... — передразнила жена и вытерла со щёк слёзы. — Всё равно ты пустая башка! На кого детей снова бросаешь?! Дети! — меняясь в лице, приказала Лада. — Все до единого на колени перед отцом, просите его, чтоб дома остался...

   — Тату! Тату!

   — А ну цыц! — строго прикрикнул на них Лучезар. — Сказано, без меня Диру не обойтись... Молчите! Лучше, собирайте в дорогу. И заговор делайте!

Ничего не оставалось жене и детям, как подчиниться.

   — Вот Охлябина! — после проводов киевлян в поход, нарочно обзывая мужа, говорила Лада дедку-соседу, который когда-то подарил Лучезару рваную кольчужку. — На своём настоял! Ушёл... — И глаза Лады светлели: знать, всё же гордилась своим мужем.

   — Кольчужку-то мою он надел? — спрашивал дед, которому было лет под девяносто.

   — Зачем она ему, твоя рваная кольчужка?! У него теперь новых две...

   — Ась?.. Двое-то зачем? — настойчиво допытывался старик.

   — Про запас, — быстро нашлась женщина.

   — Э-э, милая... Если одну попортят — мечом ли, стрелою ли — и если не до смерти, то в другой надобность, поди, отпадёт надолго... — поучал дуру бабу всё ещё сообразительный дедок.

Рад волочанин Волот: два сына подросли настолько, что теперь наравне с отцом трудятся на других днепровских порогах. Волот, как и прежде, у Ненасытца волок лодей подготавливал и осуществлял, сын поменьше — у порога Вольник, а старший — у самого последнего, самого страшного, с нехорошим названием Гадючий.

Двести пятьдесят военных судов переволочить по берегу на несколько поприщ вниз по Днепру — это вам не шутки шутить. Переволочить-то ладно — найдутся плечи широкие, спины надёжные, а если в гору — катки особые; главное состояло в том, чтобы наладить оборону от диких печенегов и угров: ведь тут, куда ни кинь глазом, простиралось Дикое поле...

Князя Дира сие не беспокоило, ибо он верил в своих воевод — Вышату, Светозара, приведшего своих воев с порубежья, древлянина Умная, старшого дружины Храбра. Когда тащили суда по правому берегу Днепра, обходя порог Вольник, архонт любовался, ни о чём не думая, живописными, заросшими лесом островами, расположенными между ещё двух заборов[100] ниже порога. Правда, на какое-то мгновение пришла в голову мысль, что хорошо бы всё это иметь под своим началом. Платили бы дань печенеги и угры, и не надо было бы опасаться их на порогах и переправах.

«Покажу сначала свою силу Византии, а потом и им покажу... Как моего брата уважали, так и меня станут уважать. Да ещё больше! С врагами я, как Аскольд, не нежничаю!» — мелькнуло в голове у Дира и выскочило... Всё-таки видели подчинённые, что в отличие от старшего брата у Дира не имелось той мудрости, которая делает правителя ещё и государем; и посетившая архонта скорая мысль об уважении врагов к нему подразумевала прежде всего их боязнь. Хотя последнее тоже исключить нельзя, ибо так уж устроен мир, но... Нельзя решать всё с бухты-барахты.

Вышата как-то попытался растолковать это Диру, но получил жестокий отпор. Если бы не ратная сила Яня, сына, то торчать бы отрубленной голове Вышаты на колу, в которую бы приказали плевать всем... «Добрые времена Аскольда кончились!» — с грустью подумал тогда воевода.

Говорить вслух на протяжении Днепра по порогам и заборам — бесполезное дело: собеседника нельзя услышать из-за гула воды, наталкивающейся на камни и разбивающейся о них с жутким шумом; брызги взмётываются так высоко, что достают верхушки елей, которыми оброс особенно крутой в этих местах правый берег.