– Может быть – что? Говори.
– Она отдаст тебе куклу, если ты совершишь еще один божественный, не человеческий поступок.
– Какой же?
– Тебе надо… – Он замялся опять и с трудом произнес: – Тебе надо постричься.
– Как постричься? – Арабелла непроизвольно коснулась рукой волос.
– Ты должна состричь свои волосы, причем на глазах у всего племени. А потом я отдам эти волосы в дар Тин-Тин и скажу, что Дабау поручил ей сшить из них куклу. Тогда она уже никак не сможет использовать никакую твою часть.
– В каком смысле – мою часть? – Арабелла испуганно сжала руки на груди.
– Извини, я не так выразился. Я имел в виду только волосы или ногти. Таков закон первобытной магии – все, что колдун забирает у человека, он должен сделать незаметно, без его ведома. А если ты добровольно отдашь ей свои волосы, Тин-Тин будет бессильна. Кроме того, покомо ужасно боятся стрижки, для них постричься – самая страшная примета. Ты видела? Даже мужчины у них скручивают волосы в тугие жгуты. В крайнем случае, они не стригутся, а выдирают волосы – если есть особая необходимость. А просто так они не делают этого никогда.
Она потерянно молчала. Дэн понимал: то, что сейчас происходит – жестоко по отношению к ней, и он не имеет права ничего у нее требовать. Он может только рассказать ей все, что ему известно. Решать она будет сама.
Арабелла в задумчивости открыла дверь хижины и посмотрела на солнце. А потом достала из несессера серебряные ножницы, которыми обычно подравнивала себе волосы, и безопасную бритву. Сбросив на пол покрывало, в которое была завернута, она подала Дэну отливающим изумрудным платок.
Солнце палило нещадно. Арабелла, обернутая снизу по пояс платком, шла следом за Пантелеоном, который появился в их хижине в назначенное время и предложил пройти с ним к реке. В руках он держал огромное опахало из пальмовых листьев и веток. Он нес его над нею – и ветки зеленым нимбом колыхались вокруг головы Арабеллы. Она старалась не придавать значения тому, что ее грудь обнажена, а остальное тело прикрыто лишь изумрудным сиянием. Ведь здесь, где женщины лишь слегка драпируют себе бедра, оставляя все остальное открытым, вряд ли кто-нибудь смотрит на ее наготу так, как смотрели бы белые люди. С этим можно было смириться, но среди туземцев, в непосредственной близости от нее, шел похожий на борца-тяжеловеса торговец, который, видимо, понимал, что значило для нее раздеться. Хотя его поведение ничем не выделяло его на фоне других туземцев, которые стояли на противоположном берегу канала, приплясывая и ожидая, пока уже приготовленные на берегу пироги доставят к ним торжественную процессию.
Дэн, одетый в короткие шорты-сафари, выглядел инопланетным пришельцем среди остальных мужчин-туземцев, детородные органы которых были прикрыты в лучшем случае кокосовой скорлупой или специально изготовленным из бананового листа приспособлением в виде закрученной трубочки. Он нес на плече погребец, на который с любопытством поглядывали идущие.
Впереди шла Тин-Тин. Сегодня она была в юбке из острых листьев, которая опускалась и поднималась на ней, как балетная пачка. В руках она несла широкое блюдо, и на нем сверкала на солнце россыпь камней, выглядевших как драгоценные. Все это сопровождалось непрерывной барабанной дробью и еще какими-то странными, незнакомыми звуками. Только когда они подошли к воде, Арабелла поняла, что это обнаженные девочки покомо дуют в длинные трубки, концы которых опущены в воду: при этом из-под воды поднимаются странные звуки, которые, смешиваясь с бульканьем, напоминают кваканье лягушек – только очень громкое и ритмичное. А с другой стороны от причала, наскоро сооруженного из переплетенных веток, стояли мальчики и раскручивали над головами шнуры с привязанными к ним ярко раскрашенными ромбами, которые издавали глухой, постепенно нарастающий гул.
Подойдя к воде, Тин-Тин остановилась и что-то сказала Пантелеону и толстому туземцу. Те чинно уселись в лодку и медленно, гребя одними ладонями, поплыли через канал. Тин-Тин наклонилась и поставила блюдо с камнями на траву. Потом она опрокинула себе на ладонь висевший на ее шее стеклянный сосуд, который, видимо, был когда-то одеколонным флаконом, и принялась смазывать грудь Арабеллы ароматным маслом.
Арабелла испуганно покосилась на Дэна, но тот показал ей глазами, что ничего опасного за этим не последует. Вздохнув, она терпеливо запрокинула голову, дожидаясь, пока ловкие пальцы Тин-Тин сделают свое дело. Все это было, конечно, не слишком приятно, но по сравнению с тем, что могло ожидать ее на том берегу, вполне терпимо.
Когда грудь Арабеллы заблестела на солнце, Тин-Тин вытерла замасленные руки о свою голову и жестом показала, чтобы Арабелла подставила ладони, вылила на них остатки масла и положила ее ладони на свою вытянутую, морщинистую грудь.
Арабелла повторила все так, как сделала до нее Тин-Тин, и тоже вытерла ладони о свои волосы, вспомнив, что с ними скоро придется расстаться.
А потом «мать» подошла к ней вплотную и коснулась своею грудью ее груди. Она задержалась так, закрыв глаза, но Дэн сделал знак Арабелле, чтобы она немедленно отступила назад. И когда Арабелла сделала это, Тин-Тин, не открывая глаз, присела на корточки и стала быстро, как заяц, стучать ладонями по земле. Она стучала долго, очень долго – так, что у Арабеллы от этого стука, сопровождаемого бульканьем опущенных в воду трубочек и гулом раскручиваемых ромбов заболела голова. И вдруг – Арабелла просто не поверила своим глазам! – пирога, оставленная для них на берегу, медленно сдвинулась с места и, скрежеща по земле, поползла к воде, как большой крокодил.
Арабелла хотела вскрикнуть, но, к счастью, не смогла – от волнения у нее сдавило горло. По-прежнему не открывавшая глаз Тин-Тин не заметила ее потрясения – она лишь глубоко вдохнула и громко выдохнула воздух, так гулко, словно в ее горло была вставлена органная труба.
Подойдя к Арабелле сзади, Дэн незаметно взял ее за руку.
– Ури Геллеру такое и не снилось, – прошептал он, пытаясь шутить.
Она благодарно коснулась его плечом, и Дэн отошел.
Стараясь вернуть самообладание – а ее руки сильно дрожали – она прикусила губы и, чтобы больше не видеть лица Тин-Тин, которое после того, как та выдохнула, сморщилось и стало страшным, сделала шаг и первой ступила в качающуюся пирогу.
Наверное, великий дух крокодила сделал бы именно так, и не задумываясь. С одной стороны, ей было страшно, а с другой – все происходящее уже увлекло ее, и она пыталась представить себе, что она – актриса, а от успеха сегодняшнего выступления зависит ее будущее, может быть, вся ее жизнь… Даже если бы ей предложили сейчас в мгновение ока перенестись в Лондон, она вряд ли согласилась бы превратить происходящее в оборвавшийся сон.