выживших должны были понять, что отныне, после двадцатитрехлетнего перерыва, жуткому ежегодному празднеству предстоит возобновиться, причем с добавлением гостей, недавно перешедших в разряд Бесплотных, – иначе им грозило жестокое наказание от Председателя. Думается, эта ужасная альтернатива, вкупе с загадочными обстоятельствами, сопровождавшими передачу Книги Протоколов, поторопила на тот свет двух наследников секретарской должности. Теперь, когда Белласису предстояло в одиночку сделать выбор, он твердо решил, невзирая на любые последствия, пренебречь правилами клуба.
О разгульных нравах времен Георга II в университете было забыто. Наступила эпоха внешней благопристойности, когда никто больше не бросал публичного вызова религии и морали. Подобно прочим, утратил юношескую дерзость и Белласис; теперь он вел себя сдержанно и даже примерно. Новое поколение не знало о его былых провинностях, прежнее – немногие выжившие представители – давно их простило.
Вечером 2 ноября 1766 года произошла жуткая история, вернувшая мысли ветеранов колледжа к старым, недоброй памяти, временам. С десяти часов до полуночи из комнаты Белласиса доносился страшный шум. Кто были его собутыльники, никому не ведомо. Кощунственные выкрики и непристойные песни, каких здесь не слыхивали уже два десятка лет, мешали жильцам спать и заниматься; но голоса Белласиса в этом хоре никто не опознал. В полночь под сводами аркады внезапно воцарилась тишина. Глава колледжа, однако, пролежал без сна всю ночь, раздумывая о том, как этот рецидив распущенных нравов скажется на учебном заведении и какой подаст пример учащимся.
Утром возле комнаты Белласиса все было тихо. Едва светало. Дверь отворили, и в проникавших меж закрытых занавесок лучах зари перед вошедшими предстала странная картина. Стол окружало семь стульев, но некоторые из них были опрокинуты, прочая мебель тоже громоздилась в беспорядке, как после буйной оргии. На стуле в конце стола нашли безжизненное тело Секретаря; голова его покоилась на сложенных руках, словно он прятал взгляд от какого-то страшного зрелища. На столе перед ним находились перо, чернильница и красная Книга Протоколов. На последней заполненной странице, датированной 2 ноября, значились, впервые с 1742 года, имена всех семи членов Вечного клуба, но без адресов. Внизу решительным почерком, знакомым по автографу Председателя, было сделано дополнение: «Mulctatus per Presidentem propter neglectum obsonii, Car. Bellasis»[24].
Книгу Протоколов запер у себя глава колледжа; предполагаю, он единственный был знаком с ее содержанием. Поскольку события, в ней отраженные, бросали тень на репутацию колледжа, он предпочел никому ее не показывать. И все же среди студентов и служащих бродили какие-то слухи: долгое время в колледже верили, будто ежегодно, в ночь на 2 ноября, из комнаты Белласиса доносятся отголоски нечестивого пиршества. Впрочем, обитатели соседних помещений уверяют, что их покой ни разу не был нарушен. В самом деле, согласно записям, роковой регламент не требовал, чтобы после перехода последнего из Вечных в разряд Бесплотных приемы в День Всех Душ были продолжены. Презрительно пожать плечами – вот лучший ответ, когда сталкиваешься с подобными суевериями. И все же по той или иной причине комната, о которой шла речь, по сей день остается запертой и пустой.
Подлинная история Энтони Ффрайара
Перевод Л. Бриловой
Мир не знает своих героев – сказал кто-то. Вот и наш кембриджский микрокосм: едва ли мы хорошо осведомлены обо всех великих покойниках, кого видели стены местных колледжей. Кто из нас слышал об Энтони Ффрайаре из Джизус-колледжа? История о нем умалчивает. Между тем, если бы не прискорбное происшествие, безыскусный пересказ которого приводится ниже, он мог бы сравняться славой с Бэконом из Тринити или Гарвеем из Киза. Те дожили до старости, Ффрайар же умер на третьем десятке, не завершив свой труд и не снискав известности даже у современников.
Письменные свидетельства его земных трудов скудны: несколько раз он упоминается в бухгалтерских книгах, указаны даты матрикуляции и получения ученых званий в регистрах колледжа, имеется дата его погребения в книге церкви Всех Святых. Дабы стало ясно, чего лишилось человечество из-за его ранней смерти, рискну дополнить эти незамысловатые сведения несколькими более или менее предположительными подробностями. Пусть читатели судят сами, превысил ли я в своих домыслах меру разумного и вероятного.
Энтони Ффрайар был зачислен в колледж в 1541/42 учебном году, когда ему было пятнадцать или шестнадцать. Звание бакалавра искусств получил в 1545 году, магистра – в 1548-м. К концу 1547 года вошел в совет колледжа, а летом 1551-го умер. Таковы факты, зафиксированные в документах. Срок членства Энтони Ффрайара в совете совпал с пребыванием на посту главы колледжа доктора Рестона. Он умер в тот же год, что и Ффрайар. Комната, отведенная Ффрайару как члену совета, находилась на втором этаже у западного конца Капеллы. Лестницу позднее присоединили к квартире ректора, но дверь, что вела к ней из галереи внутреннего двора, существует до сих пор. Во времена Ффрайара ближайший неф Капеллы использовался в качестве приходской церкви, окна его выходили на кладбище, называвшееся тогда кладбищем Джизус-колледжа; ныне оно относится к ректорскому саду.
Ффрайар, разумеется, имел священнический сан: в те дни члены совета чуть ли не поголовно были священниками. Из этого, однако, не следует, будто он занимался теологией или воспринимал свой сан иначе чем необходимую формальность. Он поступил в Кембридж вскоре после утверждения Шести статей и разгона монастырей; сделался членом совета – в суровую протестантскую эпоху протектора Сомерсета; причем ректор и члены совета неприкрыто симпатизировали догмам и ритуалам старой веры. Тем не менее, как мне представляется, Ффрайар не интересовался религиозным противоборством и никоим образом в нем не участвовал. Предположу, что он был человеком довольно замкнутым, ненасытным в своих исследованиях природы; всецело отдав себя «новой науке», зародившейся в Кембридже во времена Реформации, он отодвинул человечество на второй план.
Называя Ффрайара алхимиком, я прошу вас учесть, что в середине шестнадцатого века на этой науке еще не лежало клеймо легковерия и обмана. Алхимия была подлинной наукой, и ее изучали в университете точно так же, как в наши дни изучают производные от нее дисциплины – физику и химию. Устремления алхимиков относились к области метафизики, однако методы использовались строго научные. Ффрайар не был визионером, он твердо стоял на позициях логики и прагматики. Алхимией он занялся не ради богатства или славы и не с целью осчастливить человечество. Им руководила необоримая страсть к научным исследованиям, страсть, иссушающая все прочие чувства. В противоположность иным, не столь научного склада алхимикам, что одержимы идеей философского камня или эликсира жизни, Ффрайар обладал холодным умом агностика. И мысли, и труды он целиком посвятил поискам «магистерия» – панацеи от всех человеческих недугов.
Над этой задачей