Гарнаев понял, что Р.М. не настроен отвечать, и отвернулся к окну. Они уже проехали станцию метро «Шаумян» и приближались к железнодорожному мосту, здесь нужно было выходить, до дома оставалось три квартала, можно и пешком.
— Куда направился Родиков? — вслух подумал Р.М.
Эта мысль, оказывается, тревожила его все время. Взбешенный Родиков, одураченный Родиков, которого даже ударили (женщина!), заставили делать вовсе не то, что он хотел…
Последние метры до дома он бежал, Евгений едва поспевал за ним. Р.М. открыл дверь и замер на пороге, прислушиваясь. В квартире стояла гулкая тишина, слышно было, как в туалете стекает в бачок вода. Затопал Гарнаев, и тишина взорвалась, выбежали Таня с Галкой, жена даже целовать бросилась, видно, перенервничали обе. Но Родикова, судя по всему, в квартире не было.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Р.М.
Он прошел на кухню и остановился на пороге: за столом торжественные, как на официальном приеме, сидели Тамара с Леной.
— Девочки, — сказал Р.М. — Что это происходит? Почему вы бросили меня посреди улицы? Леночка… с тобой все в порядке?
В кухне возникла невероятная толчея, шесть человек здесь не помещались, и Таня потребовала, чтобы все перешли в столовую. Здесь тоже было тесновато, но расселись, и чай оказался готов, и бутерброды с копченой колбасой. Р.М. только сейчас ощутил голод и начал есть, запивая чаем и растягивая удовольствие. Он смотрел на Лену и постепенно понимал, что она — вовсе не та девушка, которую он впервые увидел вчера и которая показалась ему забитой и задвинутой на последний план ее энергичной матерью. Лена сидела, спокойно положив на стол руки, глядела на Романа Михайловича, чуть наклонив голову, едва приметно улыбаясь, хотела что-то сказать, он чувствовал это. Он спросил ее сам — глазами.
— Все в порядке, — сказала Лена.
— А что… — он хотел спросил о Родикове, о том, что произошло в те минуты, когда он рассматривал свой слайд-фильм.
— Этот ваш следователь, — тихо сказала Лена, — спит у себя в кабинете. И ничего не помнит…
— Лена, — сказал Р.М., — я не должен был этого делать? Тогда, двадцать лет назад…
Ему не нужно было спрашивать у Лены, малодушие — вот, как это называется. Спросил, не подумав.
— Не знаю, — сказала Лена, помедлив. — Иногда бывает тяжело… потом. А иногда это — счастье. И больше ничего не нужно. И… Никогда не понять, как это будет в следующий раз.
— Я думал, что это всегда одинаково, — удивился Р.М., — и Надины рисунки — катализатор.
— Рисунки, да… Только Надя сумела… Теперь всем легче… то есть, будет легче… мы так думаем…
— Мы?
— Ну, наша семерка.
— А таких, как вы…
— Не знаю. То есть, если по группам — ни одной. А если поодиночке — много. А сколько… Не знаю. Иногда чувствуешь как отдаленное…
— Так мы будем долго ходить вокруг да около, — вздохнул Р.М. — Может, я буду спрашивать, а ты — отвечать?
— Хорошо, — согласилась Лена.
— Я спрошу первым, ладно? — неожиданно сказал Гарнаев.
Методист, — подумал Р.М. Пока мы нащупываем подходы друг к другу, он что-то ковырял в уме, застрял на очередном противоречии и хочет избавиться от него прямым вопросом. Только бы не сморозил глупость, после которой Лена замкнется. Нет, не должен, он совсем не по той линии идет, пусть спрашивает, хоть какая-то разрядка.
— Лена, — Гарнаев подался вперед, едва не перегнулся через стол, — будет ли коммунизм?
Господи, придумал же… Ненужный вопрос, бессмысленный и вредный.
Реакция Лены поразила Романа Михайловича. Девушка нисколько не удивилась, будто ждала именно такого вопроса, но и отвечать не торопилась, то ли собиралась с мыслями, то искала нужные слова, хотя сказать нужно было только «да» или «нет».
— Нет, — сказала она.
— Почему? — растерялся Гарнаев.
Лена не ответила, чай ее остывал, и она начала пить, отхлебывая из чашки большими глотками.
— Лена, — сказал Р.М., — давай пройдем в кабинет. Ненадолго…
Он отгородил себя от всех. Лена тихо встала и пошла к двери, Тамара проводила дочь взглядом, сказала:
— Рома, нельзя ли потом?
— Мы быстро. Отдохните пока, хорошо?
В кабинете на Романа Михайловича неожиданно обрушилась усталость, он повалился на диванчик, привычная обстановка расслабляла.
— Откуда ты знаешь, что коммунизма не будет? — спросил он.
Лена присела рядом, сложив ладони на коленях, как девушка с картины Рембрандта.
— Через несколько лет… три или четыре… все развалится. Советский Союз. И… там плохо. Люди какие-то… злые. Помню город. Похож на Москву. И какие-то улицы перегороженные. Как в кино, когда про революцию. Но это двадцать первый век. Я не знаю, почему думаю, что двадцать первый…
— Это все?
— Другие девочки тоже видели… не это, конечно.
— А почему ты решила, что это будущее?
— Ну… Я не решила. Это чувствуешь. Когда в будущем, когда в прошлом, когда в наше время. Совсем разные ощущения. Когда в будущем — зеленое такое, а когда прошлое — скорее бордовое…
— Зеленое ощущение? — с сомнением сказал Р.М. — Это как же — зеленое?
— Ну… Я не могу объяснить. Мне кажется — зеленое. Бывают разные оттенки, может, оттого, какое будущее — близкое, далекое…
— Ты кому-нибудь рассказывала об этом?
— Девочкам. И мне кажется… Вчера, когда меня привезли в больницу, ужасно болела голова, кажется, я кричала. Мне сделали укол, что-то спрашивали, и на меня вдруг напал говорунчик. Кажется, я все им выложила. Ну все-все. Потом уснула, спать хотелось смертельно, но мне казалось, я и во сне что-то рассказываю. Так что у них там, наверно, все записано…
— Состояние бреда, — пробормотал Р.М. — Вот, что у них, скорее всего, записано. А сейчас ты их чувствуешь — девочек?
— Да… Наргиз. А она — Рену. А Рена — Олю. По цепочке.
— И утром там было… ну, когда они тебя выручали?
— Конечно. Ой, знаете, Роман Михайлович, я проснулась, а он смотрит.
— Кто?
— Врач. В палате темно, а он смотрит. Потом берет за руку и говорит: «Пойдемте, Елена, вас ждут». Кавалер. А я уже знаю, кто ждет. Говорю «пошли», а встать не могу, ноги подкашиваются. Он мне руку подает, идем по коридору, а у всех, кто навстречу попадается, лица тупые-тупые. Внизу меня девочки подхватили, ну умора, все в нарядах, как в театр явились, я одна, как дурочка, в сером халате. Мама бросилась как сумасшедшая. Мы ведь еще домой заезжали — переодеться. Нас следователь вез. Это я все помню. А потом… будто упало что-то с грохотом. И покатилось. А дальше не помню. Иногда проблески какие-то, цепочка не совсем разорвалась, и я видела… Наргиз вбегает домой, а навстречу пахан ее с хулиганским видом, и сделать уже ничего невозможно, все кончилось. И Олю видела, с ней проще, ее дома обожают, господи, как кинулись целовать, и не в первый раз ведь, она всегда из дома убегает, когда накатывает…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});