Что бы вы, скажите на милость, ответили в подобной ситуации явному психу, находясь с ним, так сказать, тет-а-тет? Не верю?.. А если кинется?
— Ну, вообще говоря… — промямлил я. Он, похоже, угадал мое состояние:
— Вы только не пугайтесь. Да, я действительно состою, не буду от вас скрывать. Уже десятый год на учете с тех, собственно, пор, как эти трое вернулись из экспедиции в невменяемом состоянии и пытались проходить друг сквозь друга, а я своими экспериментами подтвердил, что они правы… Я-то еще ничего, раз в месяц на осмотры к районному психиатру, а те-то — в стационаре. Их лечат! Как будто они могут вылечить! Как будто от этого, от нового понимания мира, надо лечить! Ничего, ничего, молчание…
Он снова впал в задумчивость с жестикуляцией и гримасами. Спохватился, взглянул на меня:
— Ну, хорошо-с, про «фантомные миры» вы не знаете, в гуманоидов непарнокопытных не верите, во вселенский синхронизм и резонансы тем паче… Так ведь или нет? — В его интонациях была страстная надежда, что я все-таки сознаюсь, что верю; но я молчал. — Но вот в изречение Нилика: «Перед нами безумная теория. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?» — в него вы верите?
— Нилика?..
— Ах, ну — Нильса Бора! Мы их так между собой именуем: Нилик, Беня, Фредди… Так как?
— Я слышал это изречение, — сказал я.
— Вот видите, — напористо вел подсевший. — Но разве из того, что истинная теория должна выглядеть среди нынешних физических представлений совершенно безумной, не следует, что сами-то представления эти, верования теоретические как раз они-то и безумны, идиотичны в своей тяжеловесной логичности! Что, а разве, нет? Это же как прямая и обратная теоремы. А они меня на учет, лечить… ничего, ничего, молчание!
Он снова помолчал и снова спохватился:
— Что ж, раз об этом не пишут в газетах, давайте-ка я расскажу вам все сам.
II
Я рос очень смышленым мальчишкой. В двенадцать лет я овладел радиотехникой, а в четырнадцать был отменным телелюбителем. Не любителем балдеть перед телеэкраном, боже упаси! — а в благородном, ныне исчезнувшем смысле: любителем сделать больше, чем вложено, к примеру, в серийные телеприемники. Усовершенствованные мною, они ловили передачи в рассеянных УКВ — то есть не только от ближайшего ретранслятора, а множество «диких». Это непростое дело, уверяю вас. Само собой, изображения на экране я мог голографировать — и не только в декартовых координатах, но и в спиральных, косоугольных… У меня были два приятеля-помощника, и нас страшно веселило, когда удавалось этими способами измордовать классическую трагедию так, что получалась клоунада, фарс. Здоровое мальчишеское отношение к драмам — что, разве нет!
Но главная цель была, конечно, выудить из эфира самые «дикие» передачи, недоступные никому. Вот тогда меня и осенило насчет радиотелескопа, который соорудили поблизости. У вас он не Салгирский, да, вероятно, не там и не такой… но важно не это, а иное. Что? Ну, как же-сравните телевизорную антенну у себя на крыше и решетку километр на полтора: ведь чувствительность-то у нее-черт побери! Такая выудит и рассеянное на ионизированных слоях атмосферы, от телестанций, кои далеко-далеко за горизонтом.
Труднее всего нам было достать бунт ВЧ-кабеля да тайком прокопать канавку для него под ограждением. Как же, разумеется: «Запретная зона, вход воспрещен!» — о ретрограды!.. Но на то мы и мальчишки, чтобы проникать куда не следует и делать то, что не разрешают, а интересно.
А потом ловили, упивались — и передачами, которые детям нельзя смотреть, и всякими специальными, кои и обычным взрослым нельзя. Часто не понимали язык и что показывают-но жизнь была полна, мы ходили таинственно-гордые.
Особенно одна ежевечерняя передача увлекла нас? мы ее сначала приняли за многосерийный телефильм из жизни чертей в неканонической интерпретации. Почему? Во-первых, местность показывали все время такую, что лучше, чем фразой «Черт ногу сломит», ее и не определишь: утесы, обрывы, пропасти, громады валунов, между которыми бьют дымящиеся гейзеры, спиральные блестящие стволы с ветвями-пружинами и побегами-пружинками… ничего прямого, ровного, плоского. Во-вторых, персонажи, существа эти трехногие: одна нога толчковая, на ней они подпрыгивали и переносились по две опорные — ими они упирались о камни, удерживались на новом месте в вертикальном положении. И морды у всех были симпатичные, как у молодых козлов, только без рожек; тела покрыты красивыми пластинками на манер крупной чешуи — пластинки эти то топорщились, то опускались с кастаньетным треском — да не все сразу, а этакими волнами от загривка до бедер. Да еще к тому же преобладали отчаянные любители духовой музыки: сверкающее обилие труб, похожих у кого на горн, у кого на тромбон, у кого на бас, на саксофон… а то и вовсе ни на что не похожих. Существа выдували бодрую музыку, солировали даже в прыжках, да еще для ритма подыгрывали своими пластинками… Словом, умереть и не встать; мы как увидели их, так сразу почувствовали себя хорошо.
Мы втроем просиживали вечера перед экраном, наперегонки старались ухватить сюжет-хоть в общих чертах: кто наш, кто отрицательный, кто с кем поженится, кого поймают… Но что-то не получалось. Слишком много персонажей, сцен, каждый раз появлялись новые — не разберешь.
Незнакомец помолчал, потом повернул ко мне свое треугольное — широкий лоб, впалые щеки — лицо, антрацитово сверкнул глазами:
Но самое — то, черт побери, дорогой собеседник, состояло в том, что передачи — то эти запаздывали! Шла осень, сумерки наступали раньше, и раньше мы собирались у телека, держали и подгоняли настройку — а передачи с «чертями» начинались все позже. Примерно на четыре минуты каждый день.
…И тогда я, смышленый мальчик, вспомнил, что радиотелескоп — суть телескоп, а не просто антенна, он в небо смотрит… И понял: четыре минуты — это время суточного отставания «неподвижного» неба от нашей вращающейся планеты. Словом, понял я, что передачку-то мы ловили из той области звездного неба, куда вечерами ориентирован Салгирский телескоп, — из созвездия Возничего. И не персонажей мы видели, не артистов-исполнителей этих трехногих, в перламутровой чешуе любителей духовой музыки а жителей тех мест!
С этим мальчишеским открытием в мальчишеском восторге я помчался к радиоастрономам, хозяевам радиотелескопа: вот, мол, что мы сделали и что наблюдаем, не хотите ли присоединиться, проверить, восхититься и нас похвалить!?.. О наивный глупец! — Он наклонился так, что длинные волосы свесились перед лицом, схватил себя за голову, некоторое время раскачивался, потом распрямился. — Но ничего, ничего, молчание!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});