Мы все любим лишь нами же идеализированные образы, а потому ничья идеализация не лучше моей, — эту логику оборонительной гордости сто лет назад принял светский сионизм. Она же более всего пришлась бы впору и сегодняшней России. Особо романтичные сионисты, правда, грезили об особом пути для будущего еврейского государства, который бы объединял лучшие качества Запада и Востока (некое еврейское евразийство), однако тот же Жаботинский лишь издевался над идеей гармонического слияния демократии и деспотизма, динамизма и застоя. Уникальность будущего Израиля он видел не в особых социальных институтах, — они должны были быть полностью западными, — но в психологии: не искать любви, но использовать достижения. Этим «третьим путем», собственно, Израиль идет и до сих пор, как-то незаметно уже принятый в избранный круг «цивилизованных держав», но, похоже, этого почти не заметивший.
Путь сионизма… Чем-то в этом роде мне представляются и наиболее безопасная национальная гордость великороссов, и, одними вожделеемый, а другими осмеиваемый, третий путь России. Путь, пролегающий в пространстве психологии, а не в пространстве реальной политики, в пространстве слов, а не в пространстве дел.
Среди ее воспитателей, кто хотел бы видеть Россию скромной, есть и наивные доброжелатели, чисто по-христиански стремящиеся освободить ее от греха гордыни, но им так же по-христиански можно посоветовать самим прожить без гордости хотя бы неделю, всем уступая и ни на что не претендуя — лишившись гордости, мы бы отступали перед любой опасностью и скулили от малейшей царапины. Скромная Россия просто невозможна, она, как и любая другая скромная держава, рассыплется при первом серьезном испытании, ибо в глазах своих граждан не будет стоить того, чтобы ради нее чем-то жертвовать.
«А, может, оно и неплохо?» — обнадеженно вздохнет немало народу, усматривающего в России одну из главных угроз цивилизованному миру — не задумываясь о том, что ослабление ее национальных амбиций выпустит на волю такие новые амбиции, с которыми «цивилизованный мир» уже не совладает. Под нами кипит такой котел реваншизма униженных и оскорбленных…
Впрочем, это вариант чисто умозрительный. На деле каждый шажок к скромности Россия будет тут же компенсировать озлобленностью и трансформацией оборонительного национализма в национализм наступательный. В обозримом будущем Россия все равно не сделается настолько слабой, чтобы быть не в силах вовлечь мир в катастрофу. Она может стать разве что несколько более слабой и озлобленной или несколько более сильной и раздражающе самодовольной.
То есть благодушной и великодушной.
Только вот на пользу ли цивилизованному миру слишком уж мягкая Россия? Защитит ли его крыша, подпертая колонной из пластилина?
Особые пути из-под особых крыш
Чтобы быть сильными, нужно быть гордыми, чтобы быть гордыми, нужно чувствовать себя уникальными. Однако наши либеральные гувернеры считают всякие разговоры об особом пути России первым шагом к изоляции и агрессивному национализму, если не к полному нацизму.
В пионерлагере это было тоже самое страшное обвинение: ты что, особенный?!. Но если бы этот вопрос услышала наша мама, она бы несомненно ответила: конечно, особенный! Те, кого мы любим, всегда особенные, ординарны и взаимозаменяемы только те, к кому мы равнодушны. И мир, а в первую очередь наши конкуренты, с утра до вечера учит нас скромности, поскольку именно высокая самооценка придает нам сил, и в конце концов мы овладеваем наукой ни на что не претендовать, пропускать вперед тех, кто поумнее да покрасивее, чего они от нас и добивались. Но когда вдруг в нас кто-то влюбляется и говорит: ты единственный, таких, как ты, больше нет, наша душа отвечает не всплеском скромности: ну что ты, таких, как я, тысячи, — нет, всплеском радости. Именно об этом она и грезила, не решаясь себе признаться.
Каждый человек и каждый народ может любить только тех, кто поддерживает в нем естественное для всякого живого существа чувство собственной уникальности. Зато когда нас оценивают по какому-то чужому критерию да еще и выставляют не слишком высокую оценку, — тогда-то нам и хочется отвергнуть и оценщиков, и самое их шкалу: мы начинаем настаивать на своей особости, когда нам в ней отказывают. Но, поскольку глобализация все больше стран и народов выстраивает по единому ранжиру, а высокие места в любом состязании достаются лишь немногим, то проигравшим поневоле приходится искать утешения в идеологиях особого пути — их расцвет есть реакция на унификацию. И правительства, которые откажутся идти навстречу этой реакции, будут утрачивать популярность, уступая дорогу более услужливым.
Таким вот образом эта могучая психологическая потребность столь многих (в сущности, большинства) народов неизбежно найдет удовлетворение в разного рода идеологиях «особого пути» — только одни из них будут оборонительными, а другие наступательными. Оборонительными идеологиями я называю те, которые декларируют отказ от приза, за который ведется борьба, а наступательными те, которые призывают насильственно захватить этот приз или, по крайней мере, максимально отравить торжество победителей. Уничтожить этот механизм психологической компенсации никому не под силу — попытки его высмеять, изобразить архаической нелепостью могут разве что превратить оборонительные идеологии в агрессивные (направленные в том числе и на своих разоблачителей).
Многие социологические опросы отмечают у россиян симпатию к некоему особому пути, однако никто даже не ставит вопрос, оборонительный или наступательный характер носит эта симпатия. Лично мне кажется, что в основном пока что оборонительный, но если почаще выводить этот способ самоутешения на чистую воду, то в конце концов удастся превратить его и в агрессивный.
На мой взгляд, гораздо более целесообразно не бороться с неодолимым стремлением (готовность соответствовать каким-то стандартам может быть проявлена только теми, кто этим стандартам уже соответствует либо находится в двух шагах от этого), а использовать его в разумных целях. Преимущества и соблазны модернизации настолько наглядны и огромны, что декларируемые отказы от нее суть, как правило, декларации лисицы, отказывающейся от недоступного винограда. Идеологии особого пути на первых порах чаще всего возникают не как оправдание агрессии, а как прикрытие капитуляции, как утешение в неудачах. И человек, и народ, когда их настигает поражение, говорят себе: «А я и не хотел». И здесь не нужно выводить их на чистую воду, повторяя: «Нет, ты хотел, да только у тебя не вышло. Так что не важничай, а учись у более умных и умелых». Если даже это правда (а правдой это бывает разве лишь наполовину, ибо любой успех наполовину определяется удачей), все равно она будет воспринята как соль на раны и лишь удвоит и без того всегда присутствующую неприязнь проигравших к победителям.
Поэтому правительству, желающему осуществить ненасильственную модернизацию, разумнее отводить нарастающую агрессию временными уловками в том духе, что мы-де сами отказались от упущенного приза, потому что это несвоевременно, слишком дорого, противоречит нашим нравственным принципам, традициям и т. д., и т. д., и т. д.; но мы спокойно все получим, двигаясь собственным особым путем — в свое время, без надрывов, без утраты самобытности, — все эти припевы давно известны. Нужно только не попадать в сети собственной пропаганды, а собирать силы для новой попытки, которую тоже нужно изображать как собственный, никем не вынужденный и никому не подражающий путь развития.
Разумеется, это дело тонкое, утешения и стимулы правящие должны дозировать очень осторожно и быть всегда готовыми что-то прибавить, а что-то убавить в зависимости от реакции управляемых — при неизбежно сохраняющемся риске внезапного выброса фундаментализма, агрессивной версии идеологии особого пути. Но полный отказ считаться с потребностью людей в мягком варианте такой идеологии обеспечивает ее жесткие выбросы со стопроцентной гарантией.
Однако, все может оказаться и сложнее, и гораздо проще. Поэтому предлагаю задуматься, может ли обладать какая-то идеология особого пути модернизационным потенциалом? И как она может быть сконструирована, если такой потенциал имеется?
* * *
Модернизация Кавказа — эта тема с большим увлечением обсуждалась на организованном Ингушским государственным университетом конференции, в которой, кроме кавказских историков и социологов, приняли участие представители давно прорубившего окно в Европу Петербурга и активно модернизирующегося Казахстана. И разговор не мог не зайти о раз за разом повторяющейся и все-таки каждый раз неожиданной истории: то один, то другой народ семимильными шагами нагоняет Европу — и ни с того ни с сего вдруг поворачивает обратно, к каким-то полузабытым, а то и вовсе выдуманным архаическим (если не варварским) обычаям, институтам, персонажам…