Они приходили во второй половине дня!
— Миссис Хоуп, а когда вы приходили, в доме никого не было? Вы никого не заметили?
— Нет, — ответила она. — Никого не было. Что мы должны были заметить? Вы думаете, что кто-то снова пробрался в дом?
— Да, я так думаю. Но если вы никого не видели, значит… всё хорошо. И… как здесь включается сигнализация?
— Сигнализация? — переспросила она. — Она отчего-то не работает. Нужно вызывать специалиста из фирмы, но я не знаю, с кем мистер Монтгомери заключал договор.
— Давно она не работает?
— Третий день, может, и дольше, я не знаю.
— И молочник пожаловался на неоплаченные счета, — добавила я, чувствуя себя чуть ли не хозяйкой замка.
— Гм, этого я тоже не знаю, не занимаюсь счетами, — сказала она и, поколебавшись, спросила: — Может быть, вы переедете в гостиницу?
— В гостиницу? — переспросила я.
Конечно, она была права, предлагая убраться отсюда, мне и самой хотелось этого, но дурацкое, детское ощущение, что я нужна этому дому и должна находиться здесь, не отпускало.
— Нет, — сказала я, — пока останусь здесь.
— Но у вас нет ключа, — возразила миссис Хоуп.
— Оставьте мне свой, пожалуйста, — взмолилась я в приступе упрямства.
Она взглянула довольно сердито, что-то проворчала, но ключ всё же отдала, сопроводив замечанием, что ей будет трудно попасть в дом.
— Буду ждать вас, — заверила я.
На этой оптимистичной ноте мы расстались с миссис Хоуп, и я, осмотрев комнаты первого этажа, поднялась наверх, проделав там то же самое, но ни наверху, ни внизу не заметила никаких особых изменений. Никогда не была искрометна в играх с картинками «Найдите десять отличий». Решив, что произведу более тщательный осмотр после того, как приму душ и переоденусь, поднялась в свою комнату.
Дом заперт изнутри и не только на замок, но и на надёжную бронзовую защёлку, стекло во французское окно вставлено, и я почти в безопасности. Открыла чемодан и начала раскладывать вещи в поисках новеньких, еще ненадёванных брюк и свитера, в которые захотелось облачиться для удобства и подъема настроения. Вынимала и раскладывала вещи на стул и кровать, опустошая чемодан. Наконец на дне остались туфли и завернутый в кусок ткани талисман, который, неведомо зачем, привезла с собой.
Осуществив по пунктам все необходимое для обретения физического комфорта — душ, чистое бельё, укладка волос феном, легкий макияж, новые брюки и чудесный свитер свободного покроя, скрывающий (согласно моим надеждам) полноту, политкорректно называемую в наш век эвфемизмов целлюлитом, я почувствовала себя отчасти новым человеком, обрела долю оптимизма и веры в если и не очень светлое, то в не слишком темное будущее. Всё плохо, но могло быть и хуже, хотя, возможно, худшее еще впереди. Во всяком случае, у меня есть очень нескучное настоящее и грядущее, в которое страшновато заглядывать. Я жива и вполне здорова; миссис Хоуп, кажется, прониклась ко мне сочувствием; я хочу узнать, что случилось с Джеймсом Монтгомери и защитить его дом. В голове безнадежно смешались плюсы и минусы, но отделить один от другого было нелегко — столь же трудно выбрать правильный путь на перекрёстке дорог, где указатели снабжены советами в стиле: «Направо пойдёшь — коня потеряешь, прямо пойдёшь — голову потеряешь, налево пойдёшь и коня, и голову потеряешь». Примерно в таком же положении я ощущала себя, только у меня не было ни коня, ни меча, ни горы бицепсов, а лишь дурная голова. Интересно, что бы посоветовала моя практичная дочь, узнав, что происходит?
Ещё раз обошла и осмотрела комнаты, пытаясь обнаружить возможные следы деятельности Раскина, но так ничего особенного не заметила. Мне даже показалось, что в доме стало больше порядка, чем вчера, но, вероятно, то были следы деятельности миссис Хоуп. В конце концов, если Раскин искал что-то в доме и нашёл или не нашёл, я уже не могла ничего изменить. Вернулась в комнату наверху. Вещи ворохом лежали на кровати и стульях, а чемодан стоял на полу, бесстыдно раскрыв обшитое клетчатой тканью нутро. На дне все так же покоились туфли, которые, судя по всему, так и останутся ненадёванными, и совершенно ненужная, но весомая во всех смыслах вещь. Я взяла её. Освободив стул, села, развернула на коленях ткань — кусок тёмно-зелёного сатина из давних времен — и достала коробку, обтянутую потёртой, хранящей загадочный аромат древности кожей терракотового оттенка, с вытисненным на ней словом: Backgammon. Провела ладонью по тёплой, гладкой, чуть шершавой на потертостях коже, отомкнула блестящую застежку и подняла крышку — открылось красное бархатное поле доски нард, расчерченное длинными узкими белыми и чёрными треугольниками; чёрная и белая полосы аккуратно уложенных в узкий паз шашек. В уголке, в маленьком отделении, хранились три кубика — так называемые кости, выточенные из настоящей слоновой. Я вспомнила, как потерялся один из них, самый большой, а потом нашёлся под диваном во время генеральной уборки, и был водворен на место. С той поры я спрятала нарды в дальний угол шкафа, и мы больше в них не играли. Собираясь в Англию, обнаружила почти забытый ящичек, разволновалась, посчитала это знаком судьбы, назвала себя идиоткой, но всё же сунула его на дно чемодана. Видимо, это действительно был знак судьбы — сначала перенервничала на таможне в аэропорту, когда поняла, что вывожу из страны антикварный предмет, а затем по прибытии получила полный крах надежд и планов. Я уставилась в бархатное нутро, поймав себя на спиритической мысли, что сейчас на потёртой ткани проступят буквы, и я смогу прочесть предначертание… или упрек в собственной глупости. Скорее всего, последнее. Захлопнула шкатулку и положила на узкую полку декоративного камина. Спустилась в кабинет и, открыв книжный шкаф, просмотрела разнокалиберные книги: какие-то справочники, несколько детективов в мягких обложках, три томика Грэма Грина. Меня всегда инстинктивно влекло к книжным шкафам и полкам — чтение было любимым занятием. Возможно, поэтому я так неудачлива в личной жизни — книги дарят слишком много вредных иллюзий, мешая смотреть на мир трезвым взглядом. Давнее юношеское прошлое, вызванное таинственным нутром шкатулки с нардами, вернулось яркой вспышкой, будто с треском порвалась обветшалая занавесь, которой я зашторила его от себя самой. Вдруг показалось, что я шагнула в этот английский дом прямо с той старой сломанной балконной галереи дома в Заходском. Пытаясь избавиться от неуместной ностальгии — а как иначе назвать это состояние, — спустилась вниз, заварила кофе и, смакуя, выпила, стоя у французского окна и глядя, как ветер шевелит макушки красноватых кустов. Вернулась в кабинет, куда влекло удобное кресло, ощущение уюта и защищённости,