во все горло. — А самарские казаки как же? Эвон они вам сейчас бочку пива метнут.
Но Воробей что было силы тащил рябую-хромую за узду, а Сенька бежал рядом, понукая ее кулаком. Ребята знали, что от своенравных казаков можно было ожидать всего.
В эту ночь вся Москва полна была ликования. Ни рогаток на перекрестках, ни цепей через улицу, ни стрелецких дозоров.
На пустырях люди собирались толпами; в уцелевших домишках светились огоньки; удалая песня звенела у колодцев, где конники поили лошадей, и у костров, где, усевшись в кружок, ратники ждали ужина.
А Ходкевичу-собаке не сносить головы… —
услышали ребята знакомый напев.
Голос шел издалека, но это, конечно, был голос дяди Маркела.
— Тпру-у! — крикнул Воробей, остановил рябую-хромую и прислушался. Потом сложил ладони трубкой, поднес их к губам. — Дя-дя Мар-ке-эл! — словно протрубил он в ночь.
И услышал в ответ:
— Кто там Маркела кличет?
— Это мы! — выкрикнул Воробей.
— Кто — вы? — опять донеслось до ребят. — Народу много. Кто вы именем?
— Я — Воробе-эй, а со мной Сенька-а!
— Так стойте ж, — услышали ребята, — а то снова потеряетесь. Сейчас к вам выйду.
И через минуту ребята увидели дядю Маркела, который шел к ним, подняв, как факел, горящее полено.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Дядя Маркел подошел. Глаза у него блестели, от него слегка попахивало винцом. Видно, успел малость хватить на радостях, что разбит наголову Ходкевич.
— А мы, дядя Маркел, уж искали тебя, искали… — сказал Воробей.
— Не мудрено, — заметил дядя Маркел. — Тут, Воробей, были дела! А Никифора сдали божедомным?
— Сдали, дядя Маркел, с твоим наказом сдали, чтобы выходили пушкаря, а то Минин и Пожарский их повесят на осине.
— Я про осину, помнится, ничего не наказывал, — и дядя Маркел недоуменно пожал плечами. — Не говорил, что старцев вешать станут. Как так?
Воробей смутился.
— Это я, дядя Маркел, от себя, — пояснил он. — Чтобы, значит, старцев постращать.
— А ты не мудри, малый. Ты делай, как говорят тебе те, что постарше тебя да поумней. «Постращать старцев»… А ты бы взял в толк, что старцы народ ветхий, могут и помереть с перепугу. Кто тогда мне Никифора выходит? Да ладно уж!.. Ну что? — вскрикнул он, вдруг повеселев. — Пушкари набили шляхты? Ой, и было же дела у дяди Маркела!
— О-о! — только и смогли произнести ребята.
— Ну, так куда ж вы теперь, ребятки, ладитесь с возом?
Ребята молчали.
— Чего молчите? Нас, может, завтра к Можайску кинут. Не таскать же мне вас, горемычные, с собой к Можайску, да на Вязьму, да к Смоленску, да к рубежам государским… А что, как пушкарский голова увидит? Беда!
— Мы, дяденька, домой ладимся, к тяте, — сказал Сенька, чуть не плача. — Наш тятенька — Андреян Ильич, кузнец. Мы у дедушки Петра Митриева теперь живем.
— Так у вас тут тятя? Гляди ты! — удивился дядя Маркел. — А я-то в суматохе и не расспросил вас толком, откуда вы свалились ко мне. Думал — так, безродные вы. Ну-к что ж! К тяте — это хорошо. Самое подходящее. Катите прямо к тяте. И кобылу ему отдайте. Хромая, на что она тут годится? С нею в ход, ни в поход — никуда. Одно горе! А на возу что у вас? Постойте, постойте… — И дядя Маркел стал раздувать свое потухшее полено.
— Это, дядя Маркел, с нами казаки сыграли, — стал объяснять Воробей. — Как принялись метать нам в воз, чуть до смерти нас не зашибли. Это они с польских возов нам набросали.
— Ловко они! — заметил дядя Маркел. — Всегда уж так, исстари: где добыча, там и казаки. И что ж, ребятки? На то война. Каков промысел, такова и добыча. Везите к тяте, не смущайтесь. — Дядя Маркел поднял ярко вспыхнувшее полено. — Эк, они вас нагрузили! — сказал он, рассматривая разнородную кладь у ребят на возу.
— А ты бы, дядя Маркел, нас облегчил маленько, — предложил Воробей. — Куда нам столько? Чай, и рябая-хромая столько на горку не вытянет.
— Это ты — дело, Воробей! — оживился дядя Маркел. — Пусть-ка мои пушкари тоже полакомятся сегодня ради праздничка такого. А то на войне так: казаки на борзых конях и с легким оружием — всегда первые, а мы, пушкари, с тяжелым снарядом последними приходим. Остаются нам после казаков одни рожки да ножки. Ну, давай, Воробей, что там у тебя?
И Воробей принялся нагружать дядю Маркела окороками, сухарями, леденцом в пакетах… Дяде Маркелу пришлось даже полено свое бросить в сторону.
— Хватит, хватит! — И он тряс бородой, принимая от Воробья в полы кафтана одно, другое, третье… — Куда столько? Что ты!
Дядя Маркел наконец не выдержал и отбежал в сторону. С шеи на грудь у него свисали два копченых окорока. А полы кафтана готовы были лопнуть от наваленного в них груза.
— Езжайте к отцу-матери, — сказал он ребятам на прощанье. И, словно угадав их мысль, добавил: — А как захочет вас тятя посечь, скажите: мол, дядя Маркел сечь не велел.
И старый пушкарь, спотыкаясь, пошел прочь со своей поклажей и пропал в темноте. Воз тронулся дальше.
В небе вызвездило. Серой лентой тянулась перед ребятами дорога. Вдали под кремлевской стеной поблескивала река. А Кремль стоял черный, темный — ни фонаря, ни плошки, — и притаилась в Кремле шляхта, у которой с голоду ноги пухли и животы сморщило.
Голод, однако, давно и мучительно томил и ребят.
— Сенька, — сказал Воробей, не выпуская из рук узды, — возьми там чего на возу, поешь. И мне отломи кусочек.
— Возьму! — обрадовался Сенька. — Сейчас.
Он сунул руку и поддел с воза что-то жирное, пахучее…
«Курица либо утица», — подумал Сенька, и у него потекли слюнки. Он оторвал кусок и запихал его в рот. Ох, и вкуснота! Сенька оторвал еще — изрядный кусище — и передал Воробью.
Воробей только крякнул:
— Ну и кусочек!.. Кусочек с коровий носочек.
Но тут он почувствовал, что в животе у него словно что-то ходуном заходило. Воробей сразу рванул зубами от того, что держал в руке… рванул и обомлел. Отродясь Воробей не пробовал такого; он даже не подозревал, что подобное может существовать.
Вмиг управился Воробей со всем кусищем и потребовал еще. Сенька, не мешкая, подкинул еще, и Воробей и тут не дал маху.
А и рябой-хромой хотелось хоть бы сенца пожевать, она только спросить не знала как. Когда ребята насытились, что уж в глотку больше не лезло, Сенька догадался предложить лошади ржаной сухарь. Та очень ловко