Шварц и Валдис, увернувшись от первых выстрелов сверху, открыли ответный огонь, и двое стрелков, рискнувшие открыть тайну антресолей, скатились по железной лестнице вниз.
Тут же в распахнутую под потолком дверь полетели две гранаты.
Шварц попал точно в дверь, и было слышно, как граната катится по дощатому настилу антресолей. Валдис промахнулся, и его граната, ударившись о стенку, упала вниз прямо на то место, где укрылся Ватсон. Граната угодила ему прямо по макушке. Он зашипел от боли и стал машинально тереть шишку, на секунду не обратив внимания на упавшую перед ним гранату.
А когда он понял, что именно ударило его по черепушке, для него было уже поздно.
С антресолей послышались крики, взрывом сорвало несколько листов фанеры, из которой были сделаны стены этого скворечника, и из образовавшейся бреши вывалился труп. Падая, он ударился о штабель видиков, за которым лежал Тихоня. Видики рухнули прямо на него, заставив налетчика нецензурно выругаться.
Граната, взорвавшаяся под носом у Ватсона, сильно испортила его внешность, и Ватсон теперь выглядел так, будто побывал в руках маньяка, вооруженного молотком для отбивания мяса.
Стало тихо. Вдруг сверху послышался голос:
— Эй, начальники, сдаюсь! Только не стреляйте! На верхней ступеньке железной лестницы показался последний из оставшихся в живых бандитов
с поднятыми руками. Когда он увидел не милиционеров и не спецназовцев, а Шварца и Валдиса, его лицо сильно вытянулось.
Валдис, оглянувшись на Шварца, указал на сдающегося и громко сказал:
— Он принял нас за ментов! — и, снова повернувшись к бандиту, продолжил: — Тебе менты сейчас были бы за счастье! Ты ошибся, уважаемый, — и дважды выстрелил.
Бандит без звука рухнул с лестницы прямо на труп Ватсона.
Из-под груды коробок с видеомагнитофонами с шумом и руганью выбрался Тихоня.
— Ну, что? Все, что ли? — спросил он, отряхивая грязь с одежды.
— Вроде бы все, — ответил Шварц. — Проверим сусеки.
И они начали осторожно обходить ангар.
Оказалось, что живые еще были, точнее, один полуживой. На него наткнулся Шварц, заглянув за высокую стопку древесно-стружечных плит. Раненый, прижимая одну руку к животу, из которого текла кровь, другой рукой пытался набрать номер на трубке.
Направив на него пистолет, Шварц спросил:
— Салтыкову звонишь?
Бандит, испуганно посмотрев на стоящего перед ним Шварца, кивнул.
— Давай, звони, — улыбнулся Шварц, — мне как раз поговорить с ним надо.
Бандит набрал номер, затем Шварц отобрал у него трубку, приложил ее к уху и стал ждать. Пистолет он держал направленным на бандита. Наконец на том конце раздался шорох и голос Салтыкова произнес:
— Я слушаю.
— Это хорошо, — отозвался Шварц, — слушай, как я пристрелю последнего из тех, кто у тебя охранял склад на Молоховце, — и он выстрелил бандиту в грудь.
— Слышал?
— Слышал, — сдавленным от ярости голосом ответил Салтыков, — но еще не вечер, пи… поганый.
— Конечно, не вечер, — согласился Шварц, — к вечеру от вас, ублюдков, вообще ничего не останется.
— Это мы еще посмотрим, — пригрозил Салтыков, — мои орлы почикали тут одного вашего петуха, хорошо, между прочим, почикали. Так перед смертью лютой он рассказал и про склад ваш, и про все рассказал. Так что еще посмотрим, козел.
Шварц сжал зубы, но продолжил, не изменив интонации:
— До скорой встречи, пес смердячий.
На том разговор и закончили.
Обойдя помещение, Валдис и Тихоня вернулись к Шварцу. Тихоня нес в руке автомобильную канистру.
— Живых — никого, — доложил он и, кивнув на канистру, добавил: — Растворитель. Давай?
Шварц посмотрел на канистру и ответил:
— Давай. Валдис, выпусти работяг и вахтера.
— Годится, — сказал Валдис и пошел в соседний цех.
Тихоня, открыв канистру, начал щедро поливать растворителем все вокруг.
Выйдя на улицу, Шварц кивнул Крюку, стоявшему с пистолетом, направленным на дверь.
— Здесь все, — сказал Шварц, — можешь убирать пушку. Что с рукой?
Крюк спрятал пистолет и покосился на простреленную руку.
— Ничего страшного, — ответил он, — мышцу прострелили, и все дела.
К ним подошел Валдис и сообщил:
— Я сказал работягам, чтобы они выходили через пять минут. Вахтер тоже свободен.
Дверь открылась, и из ангара вышел Тихоня. За его спиной мелькнул огонек.
— Надо уходить. Сейчас полыхнет. Я там еще бочечку с лаком нашел, так что…
Глава 13
КАК ВСЕГДА, МЫ ДО НОЧИ СТРЕЛЯЛИ С ТОБОЙ, КАК ВСЕГДА, БЫЛО ЭТОГО МАЛО…
Человек, оставленный Кабачком в особняке, вовсе не был смертником, обреченным погибнуть в случае захвата его цитадели врагами.
На случай непредвиденных и совсем уж неприятных обстоятельств в особняке была оборудована тайная комната, в которой можно было скрыться и переждать эти самые неприятные обстоятельства. Все было устроено, как в классическом приключенческом романе про замки и тайны.
В кабинете Кабачка рядом с камином была устроена потайная дверца, открывавшаяся, как и положено, поворотом чугунного завитка на орнаменте, окружавшем топку камина. Одна из дубовых панелей стены проваливалась, и в открывшийся лаз можно было, слегка пригнувшись, пройти. В конце короткого узкого прохода была еще одна низкая железная дверь, которая открывалась уже обычным образом. За ней располагалась небольшая, но достаточно комфортабельная комнатка без окон, площадью около восьми квадратных метров.
В этой комнате были две койки, пластиковые бутыли с консервированной водой, запас провианта, кондиционер и биотуалет. Кроме того, там имелся монитор, связанный с мини-камерами слежения, установленными во всех помещениях особняка. Спрятавшийся в этом убежище человек имел возможность быть в курсе всего, что происходило в особняке.
Человеком, оставленным в офисе, был Ворон. Он должен был отвечать на телефонные звонки, следить за тем, что происходит вокруг здания, и держать в курсе происходящего своего патрона. Совершенно один в просторном старинном особняке, он сидел в глубоком кожаном кресле и смотрел телевизор.
* * *
Бекас сидел в кафе с обаятельным обезьяним названием «У Мартынюхина», размышляя над планом своих будущих действий.
Из города следовало как можно скорее убраться, везение когда-то должно было закончиться, слишком часто его стали узнавать на улице незнакомые ему люди.
Единственное, что его не отпускало, так это понимание того, что в случае бегства об Ольге он мог забыть. В течение двух недель, прожитых под кровом Серебряковых, Роман постепенно осознал, насколько сильным и неуступчивым в вопросах принципов человеком была двадцатилетняя Оленька Серебрякова. Разорвать внезапным отъездом этот слабый едва уловимый контакт, возникший между ними, значило предать. Роман, что называется, нутром чувствовал — повторного шанса не будет. Когда они с Олей два часа молча гуляли с коляской, в которой спал ее сын, Роман дал себе слово, во что бы то ни стало разобраться в ситуации, в которую он попал, и сразу же после этого сделать предложение Оле.
Бекас, мысленно вернувшись в прошлое, не нашел в своей жизни ни одного мгновения, за которое он отдал бы эти два часа. «Какая она, в самом деле, красавица», — подумал Роман, вспоминая лицо Оли, ее огромные с серо-голубым отливом глаза, маленький пухлый подбородок и беззащитные детские ямочки на щеках. К ней, как ни к кому другой, подходил эпитет «аристократическая красота».
«Эти проклятые деньги! Мое безволие и суетность моих действий — вот причина, почему я трушу сказать ей освоих чувствах, — думал Бекас. — А если так пойдет и дальше, то говорить будет просто некому. С другой стороны, если бы я не нашел сумку, то и встреча с Олей, скорее всего, не состоялась бы… Нет, о бегстве речь не может идти, хотя бы потому, что существует проблема автоматов, которые кто-то хочет взорвать в школах города. Потом, наверное, можно сделать попытку выйти на хозяев денег и вернуть оставшиеся девятьсот с хвостиком тысяч в обмен на мало-мальски приемлемый срок, чтоб вернуть потраченное».