Читать интересную книгу Стикс - Наталья Андреева

— А гайку-то?

— Какую гайку?

— Жизнь-то, Ваня, продолжается. Мне надо сегодня мамашу проведать. И жену на природу вывезти.

— Извини, я забыл, как ее зовут. Встретились на лестнице.

— Лена.

— Да. Наверное, Лена. Значит, это ты меня спасал?

— Так мы, Ваня, с тобой теперь того… Расплатились.

— Да забудь ты про это!

— Нет. Не забуду. И то, что ты сказал, когда сюда пришел, тоже не забуду. Как странно получается: вроде соперничали всю жизнь, и бабу ты у меня увел. А все равно ближе тебя у меня никого нету. Что баба? Хоть бы и жена. Все равно ведь не поймет, потому что баба. И есть вещи, с которыми к ней не пойдешь.

— Это ты зря. По-моему, ближе жены никого нет. Особенно если с матерью не очень ладишь.

— Крепко, видать, оно тебя зацепило. В общем, считай, что экзамен сдан.

— Какой экзамен?

— На любовь. И позвони завтра. Обязательно позвони. Мы на этого Сидорчука форменную облаву устроим. Никуда не денется, гад. Весь район на уши поставим.

— Давай ключ. Отвернем гайку — и я пойду.

Он надел старую джинсовку Руслана, залез вместе с другом детства под «Жигули». Держал гайку ключом, а Руслан несколько раз ударил по ключу молотком. Каждый удар отдавался в голове болью. Неужели это из-за препарата, которым его накачивали в подвале дома Ильи Сидорчука? Ведь есть теперь виновный — Сидорчук. Скрипнул зубами: убить.

— Ты чего, Ваня?

— Пойду. Помощь больше не нужна?

Друг детства отрицательно качнул головой. Он вылез из-под «Жигулей», снял куртку.

— Ваня, а где твой пистолет? — глухо спросил Руслан из-под машины.

— У меня в сейфе. Где ж еще?

— Ты смотри, того… Не балуй.

Ничего не ответил, зашагал прочь. Сначала в прокуратуру. Надо как-то пережить этот день. Состряпать новое постановление на задержание гражданина Сидорчука Ильи Михайловича, теперь уже по подозрению в убийстве, подписать его у заместителя прокурора. Сказать, чтобы объявили в розыск, тем более что нарушил подписку о невыезде: подался в бега. Пусть фотографии по городу расклеят, дадут информацию на телевидение. «Разыскивается особо опасный преступник. Приметы: рост…»

Хана тебе, гражданин Сидорчук. И очень кстати он вспомнил, что там, где заканчивается городской парк, начинается Нахаловка. А дом свой Илья Сидорчук строит как раз около двух лет.

Ночь

Антициклон, с месяц неподвижно висевший над Центральным районом европейской территории страны, уходил на восток. Уходил бурно, стремительно вытесняемый грозовыми фронтами. Фронты эти надвигались со всех сторон. Черные тучи, словно дым от гигантского костра, весь день клубились в небе. Гроза собралась только к ночи, но какая гроза!

После такой жары весь воздух, казалось, высох до состояния сухого пороха, и теперь от малейшего электрического разряда, словно от огонька спички, взрывался с оглушительным треском. И когда Зоя погасила в спальне свет, там не стало темно: молния сверкала почти беспрерывно, и так ярко, словно фейерверк на карнавальном шествии. Только было не весело, а страшно.

— Господи, господи! — Зоя испуганно зажимала ладошкой рот при каждом таком сполохе и громко охала: — А как же там в деревне?

Он тоже переживал за детей, но надеялся, что обойдется. На крыше громоотвод, да и само возгорание дома от молнии вещь довольно редкая. Обойдется. Он, как и Зоя, не мог уснуть, лежал, вздрагивая от каждой вспышки.

Это напоминало то, что творилось у него в голове. Иногда даже в такт. Вспышка — и какое-нибудь яркое воспоминание. Только страх мешал сосредоточиться. Вспышка, короткий, ослепительный свет, и глухой ужас.

— Господи, господи!

Вечером он был на стоянке, сидел в черном «Мерседесе». После разговора с Русланом чувство гордости куда-то ушло. Теперь он думал об этом с ужасом: моя машина. И с не меньшим ужасом: мои деньги. Все это взялось из какого-то кошмара. Он чувствовал, что и машина и деньги — это две болевые точки, давить на которые — значит причинять себе невыносимые страдания. Он совершил что-то бесчестное. Ужасное и бесчестное. И хотел это исправить, когда шел к Москве.

Деньги. Что делать с деньгами? Они по-прежнему лежали в коробке из-под торта «Полет». Отдать Зое? Нет, нельзя. Это плохие деньги. Он мучается сейчас через них, а значит, и она будет мучиться. Нет, пусть все остается, как есть. Он только возьмет пистолет из этой машины. Вернее, уже взял. Черт, как же все перепуталось в голове! Не мозги — каша. Одна только ясность: надо непременно уничтожить Сидорчука.

Кто такой Иван Саранский? Ведь это его машина. Как, каким путем получил ее следователь Мукаев? И снова боль, потому что связано с этим что-то гадкое и злое. Почему так похожи эти два человека?

«Это ваше лицо. Вы с ним родились…» А он? Он с ним родился? Должно быть, так. Мама, мама, что же с тобой случилось? Ведь ты так искренне все рассказываешь, так клянешься! Ты похоронила его своими руками, своего сына, мальчика-близнеца, которого не ждали, который был бы вам всем обузой. Одной можно вырастить одного ребенка. И то будет трудно, очень трудно. Тебя можно понять, мама, тебе было только семнадцать лет. Зачем тебе двойня? Родители еще очень молодые, им далеко до пенсии, работать и работать, да и деньги нужны. Очень нужны деньги. Один выздоравливает, другой заболевает, один засыпает, другой бодрствует, нужны два комплекта пеленок, белья для грудничков, батарея бутылочек с детским питанием, огромная дорогая коляска. Кто тебя осудит?

Что же произошло? Она была так искренна, когда клялась! Бывают и случайности. Бывают. Но не в этой истории. Такое красивое его лицо. Природа два раза отразила с любовью один и тот же лик.

Так чья же теперь эта машина? Никто не скажет, только он сам. Потому что остался теперь один. Труп, найденный в Горетовке, опознать невозможно, но он-то знает, кто убитый! Еще там, в лесу, знал, когда шел по раскаленной земле, словно вывернутой наизнанку.

Вылез из машины, запер дверцу.

— Так никуда и не поедете? — удивился охранник.

— Нет. В другой раз.

Дал еще денег на всякий случай. И теперь эта страшная ночь. Кажется, задремал, хотя сполохи по-прежнему тревожат. Даже во сне: вспышка, грохот, краткая пауза, потом еще одна и почти без перерыва еще…

— Ваня!

— Да? Что?

— Телефон, Ваня!

Звонит мобильник следователя Мукаева. Сюрприз. Хватает его со стола:

— Да! Слушаю!

— Следователь Мукаев?

— Да!

— Это Сидорчук. Илья Сидорчук.

— Си… А… откуда? Номер откуда узнали?

Сдавленный и какой-то жалкий смешок:

— Хе-хе… Откуда… Когда в ресторане сидели, записал. Правда, не знал тогда, что со следователем пью. Думал — с другом детства. Поговорить бы нам.

— Пого… Вы где, Сидорчук?

— Дома. В Горетовке. Маманю хотел повидать. А вы что, в розыск меня объявили?

— Вот именно. В розыск. Завтра по всему городу фотографии будут расклеены! «Разыскивается особо опасный…»

— Не-е-ет! Не нада-а-а!

— Приходи с повинной, Сидорчук!

— А в чем же я виноват? Меня сам прокурор под подписку. Сам Владлен Илларионович.

— Ты приходи. Разберемся. Приходи.

— Только не в прокуратуру. Поговорить бы нам, следователь.

— Где?

— Приходи завтра ко мне домой. В Нахаловку приходи. Я тебе секрет скажу. Только ты один приходи. Память-то твоя как?

— Никак.

— А у меня есть кое-что для твоей памяти. Только один. Понял? Не надо твоего рыжего. Боюсь я. Он глотку за тебя перервет.

— Хорошо. Во сколько?

— К вечерку. Только чтоб никого. Если надо, я сам сдамся. Но сначала должен с тобой поговорить.

— Значит, завтра часов в семь? Так?

— В семь. В Нахаловке в семь. А с маманей я попрощался.

Гудки. Облаву на него устроить? Ну уж нет. Сам лезет в петлю. По заявкам радиослушателей следователь Мукаев один, но с оружием. Хана тебе, Илюша Сидорчук. Теперь уже точно: хана.

— Ваня, кто это? — Зоя приподнимается на локте.

— Никто. Спи.

— Только ты смотри, Ванечка: я без тебя умру.

— Ну-ну. Умрешь. Еще и замуж выйдешь.

— Не говори так! Не смей!

— Зоя, я плохой человек. — Почему это в самые ответственные моменты жизни лезет из него эта патетика? Ну откуда? Как в плохом кино. И речи его глупые. И сам он какой-то дефективный. Но Зоя словно не замечает:

— А мне все равно, плохой или хороший. Любят не за это.

— А за что?

— Просто любят.

— Ты спи, Зоя. Спи. Это не страшно, — поцеловал сначала карий глаз, потом голубой. Ее ресницы щекотали губы.

— А гроза?

— Пройдет и гроза.

Зоя прижалась к его плечу, затихла. Грохот теперь уже был тише, дальше. Дождь, который уже с час редко, осторожно, словно птица по зернышку, тюкал железный карниз, обрушился вдруг стеной, и всю ночь за окнами был его непрерывный, настойчивый шелест.