Наталья Андреева
Стикс
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Восход
Первое, что он почувствовал, — идти больно. Голова гудела, но хуже этого был маленький камешек, попавший в ботинок. Небольшой, но очень острый кусочек асфальта. Он нагнулся, чтобы вытряхнуть досадную помеху, в глазах снова потемнело, пришлось присесть, и вдруг асфальт, еще не прогретый как следует утренним солнцем, шершаво коснулся щеки. Но сознание не потухло, как прежде, когда едва теплилось в нем тоненьким фитильком чадящей свечки, а вспыхнуло вдруг, словно костер, в который щедро плеснули из канистры бензина. Вспыхнуло, и все тело затопило новой, оглушающей болью. Он застонал, отполз на обочину, стал ощупывать себя.
Сначала голову. Огромная шишка на затылке, но болит уже не остро, а глухо, тупо. Боль уходящая, как от удара, не достигшего цели. Но тошнит. Сильно тошнит. Во рту кисло. Он сплюнул на дорогу, потом застонал от стыда. Показалось, что все это чужое: и дорога, и одежда, и боль, и тело. Руки-ноги были на месте, целые. Мимо проехала машина. Он понял, что никто не остановится, даже если лечь посреди дороги. Объедут. И не остановятся.
Впереди была только дорога. Полоса серого асфальта, посредине прочерченная белыми штрихами, а по обеим сторонам ее лес. Больше всего хотелось свернуть туда, в лес, лечь под одну из березок с гладкой, тонкой, как у красивой женщины, кожей, упереться взглядом в бездонное небо и вместе с облаками, белыми и стерильными, словно вата, отдаться ветру и уплыть, уплыть, уплыть…
Он знал только, что нельзя. Надо идти. Если жить, то идти. Если умереть, то туда, под белую березку. «Умереть», — подсказал измученный болью разум. «Жить», — выстрелило тело, и он поднялся и снова прилепился к дороге. Побрел.
Шел долго. Не думал ни о чем, потому что еще не ощущал себя, как человека с будущим и прошлым. Знал только, что он есть, он существует. Что были у него когда-то и папа, и мама, потому что другим путем нельзя появиться на свет. Имя было. Какое? Нет вариантов. Идти. А во рту по-прежнему кисло. Впереди дорога разветвлялась. Возле указателя с надписью, которую он пока не в состоянии был понять, сидела баба в телогрейке и цветастом платке. Перед ней стоял деревянный ящик, на ящике пластмассовые полуторалитровые бутылки с чем-то белым. Он догадался только, что это белое можно пить, и кислого во рту станет меньше. Может быть, пройдет совсем.
Когда он подошел, баба испуганно ойкнула. Отшатнулась, заблажила. Он схватил бутылку с белым, поднес ко рту, стал жадно глотать. Теплое, живое.
— Да что ж ты, паразит, делаешь-то!
Баба схватила с земли большую, сукастую палку, замахнулась. Он отнял бутылку ото рта, белое, теплое и живое пролилось на грудь, на грязную рубашку. «Молоко, — вспомнил он и счастливо засмеялся: — Молоко!»
— Вася! Василий! — взвизгнула баба.
Из кустов, что поодаль, застегивая на ходу штаны, бежал бородатый мужик и кричал слова, которые ему не понравились. Плохие слова, как мама говорила. Нельзя так. Плохо это. Нехорошо. Прижав к себе бутылку с молоком, он пошел прочь. Мужик же, добежав до бабы и ящика, остановился, стал оглядываться по сторонам. Мимо проехала машина, даже скорость не сбавила. Мужик неуверенно сказал:
— Може, больной? Блаженный? Ну, его, Нюра. Пусть идет.
— Милицию бы позвать! Глянь, какой чернявый! На цыгана похож, ворюга! У-у-у! Отродье!
— Какая тебе тут милиция? Вот поближе к столице подойдет, там его и завернут. Или в каталажку загребут, или в психушку. Глаза-то, какие, Нюрка, глянь! Психованный, точно.
Он уходил от этих двоих все дальше и дальше, уходил улыбаясь, почти счастливый, прижимая к себе еще не совсем пустую бутылку с молоком. Теперь он точно знал, что это молоко, и ему стало легче. Метров через двести заметил большой синий щит и теперь уже понял, что на нем написано:
«Москва — 78 километров»
И стало совершенно ясно, что ему надо идти туда, вперед. Что жить придется, потому что он должен сделать что-то очень важное. Вспомнить все и сделать.
Полдень
Молоко кончилось, солнце давно взошло, сделалось жарко и душно. Машин на шоссе стало много, но внимания на него по-прежнему никто не обращал. Люди, которых изредка стал встречать, шарахались прочь, хотя ничего плохого он не делал. Просто шел.
Окликнули его возле белой с синими полосками машины. На крыше у машины была мигалка.
— Эй, мужик! Документы у тебя есть?
Из машины, зевая, вылез огромный парень в милицейской форме. Другой парень, сидящий за рулем, крикнул:
— Да ну его, Серега! Это ж не наше с тобой дело, бомжей подбирать!
— А вдруг он террорист? Премию дадут.
— Да самый обычный бомж! Воняет от него, наверное! Противогаз надень!
Он сначала стоял, слушал, потом вдруг развернулся и побежал.
— Стой! — кинулся за ним тот, которого назвали Серегой.
Догнал быстро, повалил на землю, заломил руки, обшарил.
— Нет у него никаких документов, а рожа, глянь — черная!
— Да, может, он цыган бродячий? — подошел и второй парень в милицейской форме.
— Да типичное лицо кавказской национальности! Поехали, сдадим его, куда следует. Точно говорю: премию дадут.
Вечер
Допрашивали его долго. Он закрыл на всякий случай голову руками, но бить не стали.
— Да ты кто такой-то? — все допытывался дежурный в местном отделении милиции, в маленьком городке с незнакомым названием: до Москвы он так и не дошел.
— Не помню.
— Совсем не помнишь?
— Нет. Ничего.
— Тебя что, по голове били?
— Не помню.
— Документов нет у тебя никаких. Ты хоть кто по национальности? Грузин? Чеченец? Армянин? Цыган?
— Русский.
— Да ты ж черный, как головешка! Русский.
— Я русский, — упрямо повторил он. И вдруг добавил: — Иван. Меня зовут Иван.
— Ишь ты! Ваня, значит! И что мне делать с тобой, русский Ваня?
В это время мужчина средних лет в форме, на каждом погоне по звезде, вошел в дверь.
— Товарищ майор! — вскочил дежурный, вытянулся. — Тут без вас экземпляр доставили. Думали — террорист. Когда документы спросили — побежал. Ну, ребята догнали и…
— Били?
— Какое там! У него и так шишмарь огромный на голове! И память отшибло напрочь. Ни документов, ни…
— Ну-ка, ну-ка… Из столицы ориентировка пришла, террористов ловят. В кабинет его ко мне. Быстро.
И снова началось по кругу. Вопросы, вопросы. Одни и те же. Он отвечал, не упрямился: «Не помню». Уже когда совсем стемнело, молодой парень в штатском вошел в кабинет:
— Разрешите?
— Входи, Игорь.
— Я слышал, у вас тут мужик, который ничего не помнит. У меня друг в соседнем районе работает. Тоже опером. Так там уже двух таких подобрали. Шли по шоссе, без документов, без денег. Говорят, что ничего не помнят. Когда потрясли как следует, один сказал, что последним, что запомнил, был вокзал и чемодан, который он должен был кому-то передать. А другой вспомнил какую-то крытую брезентом машину. Его везли, везли, а потом выкинули на шоссе.
— И где сейчас эти двое?
— Как где? В психушку отправили. А куда их? Ничего не помнят.
Парень, которого назвали Игорем, повернулся к нему:
— Ты машину помнишь? Или вокзал?
— Нет. Бутылки помню. Много бутылок.
— Пили, что ли?
— Нет. Я не пил. — И добавил, старательно выговаривая слова: — Меня зовут Иваном. Я не террорист.
— А мне сказали, что побежал, когда окликнули. Зачем? Не помнишь?
— Как побежал, помню. Зачем побежал — не знаю.
— А почему ж ты черный такой? С юга, что ли? Армянин? Чеченец?
— Не помню.
— Ладно, пусть его врачи попробуют в чувство привести, — сказал майор.
— Эх, если б не черная физиономия!
— Да-а-а… Проверить надо бы.
— Да русский он! Никакого ж акцента!
— Да и черт с ним! Сейчас скажу, чтобы отвезли в психушку. Дело-то расследуют об этих Иванах непомнящих?
— Кажется, да.
— Вот и подкинем им. Пусть объявление в газете дадут. И по телевизору. Что это за мужик, кто знает? Может, личность какая известная.
— Отмыть ее надо для начала, эту личность, товарищ майор, а там поглядим.
— Ты, Игорек, возьми на контроль.
— Есть!
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Утро
Он проснулся чистый, в чистой постели. Поел с большим аппетитом, после завтрака осмотрелся. Вспомнил, что накануне его отмыли, подстригли, побрили, одели в чистую больничную пижаму. Пожилая нянечка, возившаяся с ним в душевой, даже умилилась:
— Экий ты ладненький да хорошенький у нас! Как звать-то хоть, помнишь?
— Иван.
— Ванюша, значит. Красавчик ты у нас, Ванюша. Цыганистый да ладный. Хочешь чего? Может, покушать?
— Спать.
Теперь он в обществе таких же больных сидел в огромной, светлой комнате с решетками на окнах, бессмысленно улыбался и ловил на себе заинтересованные взгляды молоденькой медсестры. Наконец она подошла, поправила ему черные, курчавые волосы, достала из кармана маленькое зеркальце:
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/1/6/6/7/4/7/166747.jpg)