Читать интересную книгу Годы - Вирджиния Вулф

— У моего отца, — произнес он внезапно, но по-прежнему тихо, — была женщина… Она звала его «Букой».

И Мартин поведал Мэгги о женщине, содержавшей пансион в Патни[53], — весьма респектабельной даме, к тому же растолстевшей, которая просила помочь ей с починкой крыши. Мэгги засмеялась, но очень тихо, чтобы не разбудить ребенка и Сару. Оба спали без задних ног.

— Он был влюблен, — спросил Мартин, — в твою мать?

Мэгги смотрела на чаек, чертивших линии на лазури. Его вопрос как будто утонул в том, что она видела. Затем смысл вдруг дошел до нее.

— В смысле, не один ли у нас отец? — Она громко рассмеялась. Ребенок открыл глаза и разжал кулачки.

— Мы его разбудили, — сказал Мартин.

Ребенок заплакал. Мэгги пришлось успокаивать его. Уединение кончилось. Ребенок плакал; вскоре начали бить часы. Их удары мягко доносил ветерок. Один, два, три, четыре, пять…

— Пора идти, — сказала Мэгги, когда затих последний удар. Она уложила ребенка обратно на подушку и повернулась. Сара все еще спала. Она лежала свернувшись калачиком, спиной к дереву. Мартин наклонился и швырнул в нее веточку. Сара открыла глаза, но тут же опять закрыла.

— Не надо! — застонала она, вытягивая руки над головой.

— Пора, — сказала Мэгги.

Сара поежилась.

— Уже пора? — вздохнула она. — Как странно… — добавила она шепотом, села и протерла глаза. — Мартин! — воскликнула она.

Он стоял над ней, в своем синем костюме, с тростью в руке. Она смотрела на него так, как будто его вид вернул ей зрение.

— Мартин! — повторила Сара.

— Да, Мартин! — откликнулся он. — Ты слышала, что мы говорили?

— Голоса, — зевнула она, помотав головой. — Только голоса.

Мартин помолчал, глядя на нее.

— Ну, я отбываю, — сказал он, беря шляпу. — Ужинать у кузины на Гроувнер-сквер.

Он повернулся и пошел прочь.

Немного отойдя, он обернулся. Мэгги и Сара все так же сидели у коляски под деревьями. Он пошел дальше. Затем обернулся опять. Теперь деревья скрылись за склоном. Очень полную женщину тащила по тропинке собака на поводке. Сестер уже не было видно.

Час или два спустя, когда Мартин ехал через парк, солнце садилось. Ему казалось, что он забыл что-то сделать, но что именно — не мог вспомнить. Перед его глазами проходили пейзажи, один заслонял и сменял другой. Сейчас он ехал по мосту через Серпантин. Вода отражала закат, и одновременно ее освещали неровные лучи фонарей. Композицию завершал белый мостик. Экипаж въехал под тень деревьев и присоединился к длинной веренице экипажей, двигавшихся к Мраморной арке. Люди в вечерних нарядах направлялись в театры и на приемы. Свет становился все желтее и желтее. Дорога была укатана до серебряно-металлического блеска. Все выглядело празднично.

Я опоздаю, подумал Мартин: экипаж попал в затор у Мраморной арки. Он посмотрел на свои часы — было полдевятого. Но полдевятого означает без четверти, сказал себе он, когда экипаж тронулся. И правда, когда он свернул на площадь, у подъезда стоял автомобиль, из которого выходил мужчина. Значит, я как раз вовремя, рассудил Мартин и заплатил извозчику.

Дверь открылась в тот самый момент, когда он прикоснулся к звонку, как будто он наступил на пружину. Дверь открылась, и два лакея шагнули навстречу, чтобы взять его вещи, как только он вошел в устланную черно-белой плиткой переднюю. Третий лакей повел его по дуге роскошной беломраморной лестницы. На стене висели в ряд большие темные картины, а на верхней площадке, у двери — желто-голубое полотно, изображавшее венецианские дворцы и бледно-зеленые каналы.

«Каналетто или его школа?» — подумал Мартин, пропуская вперед другого гостя. Затем он назвался лакею.

— Капитан Парджитер! — громогласно объявил тот.

У входа стояла Китти. Она была в модном вечернем платье, со слегка подкрашенными губами. Она подала ему руку, но он, не задержавшись, прошел дальше, поскольку прибывали другие гости. «Похоже на вокзал», — заметил он про себя, потому что гостиная, с люстрами, желтыми стенными панелями, диванами и часто расставленными стульями, напоминала просторный зал ожидания. Уже собралось человек семь-восемь. В этот раз не подействует, подумал Мартин, беседуя с хозяином дома, который вернулся со скачек. Лицо того сияло так, будто минуту назад он жарился под солнцем. На лбу виднелась красная полоска от шляпы. Ему вполне подошли бы темные очки, висящие на шее, подумал Мартин. Нет, не подействует, повторил он про себя, когда они говорили о лошадях. Он слышал, как внизу, на улице, кричал продавец газет, гудели рожки. Он сохранял ясное понимание сути разных предметов и различий между ними. Когда прием удавался, «действовал», все предметы, все звуки сливались воедино. Мартин посмотрел на пожилую даму с клиновидным землистым лицом, которая, уютно устроившись, сидела на диване. Рядом висел портрет Китти, написанный модным художником. Мартин то и дело поглядывал на него, перенося вес то на одну ногу, то на другую и продолжая разговаривать с седым джентльменом с изысканными манерами и глазами кровяной гончей, за которого вышла Китти, вместо того чтобы стать женой Эдварда. Затем подошла сама Китти и представила его девушке в белом, которая одиноко стояла, положив руку на спинку стула.

— Мисс Энн Хильер, — сказала Китти. — Мой кузен, капитан Парджитер.

Она ненадолго задержалась рядом с ними, чтобы помочь их знакомству. Но, как всегда, она была слегка скованна и только стояла, помахивая веером.

— Ты была на скачках, Китти? — спросил Мартин. Он знал, что она терпеть не может скачки, но ему всегда нравилось дразнить ее.

— Я? Нет, я не хожу на скачки, — довольно сухо ответила она. И удалилась, потому что заметила вновь прибывшего гостя — человека в мундире с золотым галуном и звездой[54].

Лучше бы я остался дома, подумал Мартин, читал бы книгу.

— Вы бывали на скачках? — громко спросил он девушку, которую ему предстояло проводить к столу. Она отрицательно покачала головой. У нее были белые руки, белое платье и жемчужное ожерелье. Абсолютная девственность, сказал себе Мартин, а я всего час назад лежал в чем мать родила на Эбери-стрит.

— Мне приходилось смотреть поло, — сказала она.

Мартин посмотрел на свои туфли и заметил на них морщинки. Они были старые. Он собирался купить новую пару, но забыл. Вот что я забыл, подумал он, вспомнив, как ехал в наемном экипаже по мосту через Серпантин.

Однако пора было спускаться к ужину. Мартин предложил девушке свою руку. Идя вниз по лестнице и глядя, как перед ними ползут со ступеньки на ступеньку шлейфы дамских платьев, он подумал: «О чем же мне говорить с ней?» Затем они прошли по черно-белым квадратам и оказались в столовой. Комната была искусно декорирована; картины освещались снизу длинными лампами в колпаках; накрытый стол сиял. Однако свет ниоткуда не бил в глаза. Если не подействует, подумал Мартин, глядя на ярко освещенный портрет вельможи в малиновом плаще и со звездой, то я не пойду больше никогда. Затем он заставил себя начать беседу с непорочной девицей, сидевшей рядом с ним. Однако ему пришлось отвергнуть почти все темы, которые приходили в голову: она была слишком молода.

— У меня есть три темы для разговора, — откровенно начал он, не придумав даже, как закончит фразу. — Скачки, русский балет и… он мгновение поколебался, — Ирландия. Что вам интересно?

Он разложил свою салфетку.

— Пожалуйста, — проговорила она, чуть к нему наклонившись, — повторите, что вы сказали.

Он засмеялся. У нее была очаровательная манера чуть склонять голову набок, приближаясь к собеседнику.

— Оставим эти темы, — сказал Мартин. — Поговорим о чем-нибудь интересном. Вам нравятся приемы?

Девушка окунула свою ложку в суп. Подняв ее, она посмотрела на Мартина глазами, которые были похожи на блестящие камни под пленкой воды. Они похожи на кусочки стекла под водой, подумал он. Она была исключительно хороша собой.

— Но я была на приемах всего три раза в жизни! — сказала она, очаровательно хохотнув.

— Неужели! — воскликнул Мартин. — Этот, значит, третий. Или четвертый?

Он прислушался к звукам улицы. До него доносились только гудки автомобилей, но они отдалились и слились в один непрерывный гул. Прием начинал действовать. Он выставил свой бокал. Пока его наполняли, он подумал, что ему хочется, чтобы она сказала себе: «С каким приятным человеком я сидела рядом!» — когда сегодня будет ложиться спать.

— Это мой третий настоящий прием, — сказала девушка, сделав ударение на слове «настоящий», что показалось Мартину слегка выспренним. Месяца три назад она еще сидела в детской, подумал он, и делала уроки.

— А я сегодня, бреясь, — сказал он, — решил, что больше никогда не пойду ни на один прием.

Это была правда. Он заметил пустое место на книжной полке и, задержав в воздухе руку с бритвой, подумал: «Кто взял биографию Рена?»[55] И захотел остаться дома, чтобы почитать в одиночестве. Но теперь… Какой кусочек может он отломить от своего огромного опыта, чтобы поделиться с ней?