подряд сечь! Русский мужик всегда от палки разумел, — присоединился молчавший Мултых, весь трепеща от ненависти.
— Ты, друг мой, говоришь золотые слова, — согласился Цыценко. — Розог! Сечь! Но… Черт… — он запнулся, сильно икнув. — Переменился мужик, совсем другой стал. Теперь ему — пулю в голову! Просит землю, а ему пулю…
Станиславский слушал молча, сидя в стороне от всех, потом сердито поднялся и вышел из гостиной.
— Вот бы послал нам бог на престол Николая Николаевича, — продолжал Цыценко. — Это был бы царь! Он военный человек. Вот с ним мы бы дали этой мерзоте земли! Жорж, давай выпьем за великого князя Николая Николаевича, за будущего царя нашего. Нет, подожди! Прошу, господа, выпьем все за великого князя… Да здравствует великий русский царь Николай Николаевич!
Гости переглядывались, некоторые брали бокалы, похваливали офицера, пили за Николая Николаевича.
Наталья Андреевна отозвала сына в сторону и шепнула ему:
— Зачем ты привел его сюда? Он страшен, и он ужасно пьян… Я тебя прошу, уложи его спать. А то он окончательно все здесь расстроит. Видишь, уже отец благочинный удалился.
— И прекрасно! Пусть летит, ворона черная!
— Боже! Георгий!
Но Мултых, шатаясь, подошел к другу, обнял его за шею и прошептал:
— Владимир, поедем куда-нибудь из этой богадельни.
— А? Что?.. О да! Я приехал за тобой. Уедем в гостиницу, там ждет нас друг… девицы есть — право, цимес бабенки… А то завтра в имение хочу уехать. За солдатами приехал… Понимаешь, рабочие что-то затевают… Я ведь к тебе с просьбой — пошли туда карательный отряд. Видишь, ранили…
Цыценко живо вскочил с кресла, зашарил по карманам. — Вот они… листовки. Это — большевики… Да, их полно. Я революционера загреб с брошюрой, — сердито признался Цыценко, — механика своего. Читки устраивает в деревнях, мерзавец! Рабочим моим читал. Ну, я на фаэтон его и пожелал ему… счастья! Да, да, не смотри на меня так! Задушил его — и в яму головой… Вот этими пальцами давил за горло, — повторил он и поднес к Мултыху свои огромные руки. — Вот и дал мерзавцу старому свободу! Ха-ха!.. Дал ему социализм! Землю дал!
Цыценко вынул наполовину из ножен саблю и, подержав ее мгновение, сердито втолкнул обратно. Затем неожиданно упал в кресло и заскрежетал зубами.
— Он сумасшедший, я боюсь его! — воскликнул какой-то женский голос.
— Жорж, уведи его!
— Спаси нас, господи! Георгий, он нас всех порубит, уведи его! — просила Юлия Кирилловна, убегая из зала и увлекая за собой всех женщин.
Мултых подошел к Цыценко и, приподняв его голову, поднес к синим губам стакан с сельтерской водой. Тот выпил ее и закашлялся.
Градоначальник Холданов, жандармский полковник и двое старичков в смокингах успокаивали гостей, которые остались в гостиной.
— Что ж тут такого? Человек с горя выпил, — говорил Холданов. — Кто, господа, из нас не пьет? Нет, вы обижаете воина, патриота! Это современный русский рыцарь. Я оправдываю его действия.
Цыценко, держась за спинку кресла, поднялся на здоровой ноге, взял костыль из рук Мултыха, встряхнул головой и, наморщив лоб, забормотал:
— Что я хотел сказать?.. Да! Я убил потому, что надо было убить. Надо быть безжалостным, чтобы потушить то, что уже загорелось, а иначе все сгорит!
— Молодец! — воскликнул Мултых. — Ты, Владимир, знаешь, что делать! Как жалко, что уехал Гагарин… Ему бы, этому старому картузу, послушать тебя, молодого офицера. Он бы знал, что ему надо делать!.. Владимир, дорогой, дай поцелую тебя!
И, поцеловав, он воскликнул:
— Пойдем, Владимир, пойдем!
— А?.. Едем, едем! — подхватил, весь оживившись, Цыценко. — Adieu, господа! — И он пошел за Мултыхом, постукивая костылем. Но вдруг у самой двери остановился, обернулся и сказал: — Господа, прошу простить… Не браните меня… Вот победим красных, потом разобьем нашего исконного врага — проклятого немца… Разобьем турок, возьмем Константинополь, Дарданеллы заберем…
Несколько мужчин бросились к офицеру, взяли его под руки и восторженно стали провожать по коридору.
Градоначальник был потрясен. Окруженный мужской частью общества, он торжественно произнес:
— Вот он каков, русский дворянин! Он весь в будущем. Да, да! Он как-то сам весь где-то там… Далеко… впереди. Уверяю вас, господа, что нас здесь нет, здесь только тени… А мы — там, где-то впереди!
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В большую деревню Духоборцы, лежавшую в нескольких верстах от имения Цыценко, в тихое утро принеслась тройка с колокольчиком.
Вскоре ударил школьный колокол, и его тревожный звон всполошил всю деревню. По улице, обгоняя друг друга, бежали ребятишки и кричали на разные голоса:
— На сход! В школу на сбор! Приехали из города!..
Вдоль глиняных и каменных заборов на край деревни потянулись толпы крестьян.
Бабка Килина торопливо надевала на себя старую, заплатанную зеленую кофту со сборками в поясе и ворчала:
— Пойду, щось давно у нас не було из города со звоныками. Можэ, матерям убитых сынов помощь какая будет. А можэ, Советы вертаются до нас?..
Еще года нет, как в эту деревню пришел призванный правительством Керенского на защиту родины солдат Митька, третий сын бабки Килины. Да он и не пришел — его привезли из госпиталя добрые люди, солдаты-земляки.
Дождалась старуха хоть одного сына. Двое старших сыновей давно сложили свои головы за царя и отечество.
У прибывшего Митьки не было ног и правой руки. Смотрел солдат одним, полным тоски и горечи, глазом.
Бабка Килина вернулась домой и, увидев сына на лавке под иконами, испугалась, закричала. Потом своей старой, жилистой рукой перекрестила сына и, глубоко вздохнув, произнесла:
— Ну что ж теперь?
Жена Пелагея отказалась прийти к Митьке и говорила всем на деревне:
— Не могу, бабоньки… Ей-богу, не могу. Страшно…
И пошла Пелагея опять батрачить.
Наплакалась Килина около сына. И вот однажды решила сходить к своему барину, Александру Цыценко: надо же как-нибудь прокормить воина. Барин принял мать, выслушал ее, покачал головой и сказал, что Российская империя не забудет своих героев, вознаградит их. Он вынул из кармана бумажный царский рубль, протянул старухе и наказал слугам свести ее на черную кухню и выдать буханку ячменного хлеба.
— Как были хапуги, так и остались ими, — ругались возмущенные мужики. — Подумать! Три сына костьми легли, защищая их землю и их же богатства, а он, прохвост, рупь дает страдалице матери!.. Ишь! А все орут: «На войну идите!» На кой она нам нужна, такая емперия! Нет, мы не пойдем воевать. Нам не надо войны. Не надо нам больше такой емперии!..
Толпы крестьян стекались к школе и, как вода у запруды, кружась, останавливались.
Старуха Килина