родится, — успокоил он. — Согласны?
— С этим не поспоришь, — прошептала девушка.
Ваське почудилось, что она вот-вот заплачет от воспоминаний.
— Тошно жить без милого, а женатому хозяйка поможет, — продолжал ведущий милосердно.
— Я готова, — приободрилась гостья.
— Но! Все девушки хороши — а отколь берутся злые жёны?
— Я всё понимаю… — ещё тише прошептала девушка.
— Учись, поколе хрящи не срослись. Ум бороды не ждёт. Молодость рыщет — от добра добра ищет. Просмеёшься, в пастухи наймёшься, и протрубишься — и дров нарубишься. Богатую взять — станет попрекать! Умную взять — не даст слова сказать. Знатную взять — не сумеет к работе пристать. Из дворянства взять — надо много убору держать. Грамотницу взять — станет праздники разбирать…
— Вот они так и думают! — воскликнула девушка в отчаянии.
— Не бери жену богатую, бери непочатую!
— Именно! И это тоже! — она мстительно блеснула очами.
— С лица воду не пить, умела бы пироги печь. Красота приглядится, а щи не прихлебаются.
— Я умею! Книгу выпустила, там очень много рецептов. Была очень хорошая презентация. На моём сайте есть фото. Вы разрешите объявить адрес моего сайта?
— Проймёт голод — появится и голос. Густая каша семьи не разгонит. Киселю да царю всегда место есть.
— Совершенно верно, — оживилась девушка. — Ко мне подходили мои коллеги, благодарили, всем понравилось.
— Всё на свете творится благостию Божиею да глупостию человеческою. В мире жить — мирское и творить. Своих друзей наживай, а отцовских не утрачивай!
— О да, разумеется. Ко мне в день рождения даже письмо приносили от…
— Была бы голова, а петля будет.
— Вы полагаете? — задумалась голова.
— Всё минется, одна правда останется.
— Точно ли останется? Так хочется поскорей правды…
— Когда волк будет овцой, медведь стадоводником, свинья огородником. Когда на море камень всплывёт, да камень травой порастёт, а на траве цветы расцветут.
— Не раньше? — усмехнулась девушка. — Что же, тогда точно придётся идти в политику. Хотя, конечно, я бы предпочла замуж.
— Не смигни, так и не страшно. Влез по горло, лезь и по уши. Не убита, так выиграла.
Вдруг, отбросив автомат, девушка подскочила и бросилась на шею Кутузову и разрыдалась. Петличка её микрофона отлетела прочь вместе с невесомым палантином. Медово-бронзовая спина трясущейся красавицы элегантно смотрелась на чёрно-белой груди Кутузова.
— Никогда… — всхлипывала она, — никто… вот уже несколько лет… не поговорил со мной по-человечески… все только врут, как сволочи… у-у-у… как они все мне надоели… Спасибо вам…
Слышать её голос теперь удавалось благодаря петличке, прицепленной к пиджаку ведущего. Кутузов гладил несчастную по лимонным локонам и тихонько приговаривал:
— На грушу лезть — или грушу рвать, или платье драть. Собором и чёрта поборешь. На грубое слово не сердись, на ласковое не сдавайся. Кстати промолчать, что большое слово сказать…
По экрану шустренько побежали титры: вы смотрели заключительную передачу шоу толка, редакция благодарит уважаемых телезрителей за редкостную активность.
Васька перевёл глаза на приятеля, который потрясённо перевёл глаза на Ваську. Оба учились у профессора Кутузова.
— Я пошёл, — буркнул Васька. — Спасибо за билеты.
— Ага. Иди. Спасибо, что заглянул, — голосом японского робота проговорил приятель. — На миру и смерть красна.
— За одного битого двух небитых дают, да и то не берут…
А накануне Васька забрёл в кабинет отца и потрогал пустой дубовый шкаф, будто спрашивал изволения поискать хозяина. Коснувшись пыльных шероховатостей, он задрожал, будто вспомнил что-то, и понёсся к другому шкафу, где томились философы. Выдернув единственный недочитанный том Дарвина, восьмой, он прочитал наугад фразу, от которой волосы его встали дыбом: «Богу известно, что если достойное удивления усердие и энергия заслуживают успеха, то вы в полной мере заслуживаете его». Богу! Богу? Сие было писано Дарвином в январе 1859 года к А. Р. Уоллесу, учёному, который опередил его с изменчивостью видов. Годом раньше этот Уоллес вверг педантичного и крайне честного Дарвина в великую печаль, прислав ему свою статью из Annals and Mag. Of Nat. Hist., 1855. По поводу этой статьи Дарвин сообщал своему коллеге Ч. Лайелю: «Ваши слова блистательно оправдались о том, что меня опередят. Вы это сказали, когда я вам объяснял здесь вкратце мои взгляды на естественный отбор в зависимости от борьбы за существование. Никогда не видел я такого поразительного совпадения; если б у Уоллеса была в руках моя рукопись 1842 г., он не мог бы сделать лучшего сокращенного обзора! Даже его названия соответствуют заголовкам моих глав… Итак, вся оригинальность моей работы (сколько её есть у меня) будет утрачена…».
Но благородный Уоллес отказался признать своё первенство и растиражировал историю, как, будучи на Востоке, набросал свои мысли, приятно совпавшие с более поздними дарвиновскими. Под воздействием лихорадочного приступа.
Основу совпадения он увидел лишь в том, что предшественником обоих считал Мальтуса. Позже Уоллес в одном из писем к их общему коллеге добавил: «…я рад, что так случилось, потому что не обладаю любовью к работе, к исследованию, к деталям, которой так отличается Дарвин и без которой ничто из того, что я написал бы, никогда не убедило бы людей».
Слава труду. Эволюцию выдумали оба, но Дарвин усерднее, он пробьёт, — это читалось чётко.
Васька перечитал всю переписку Дарвина, где говорилось о перипетиях издания «Происхождения видов», а заодно решалась судьба человечества, и пометил вылетавшие у перевозбуждённого писателя фразы типа: «Пожалуйста, никому не говорите, что я ожидал довольно большой популярности и выгодной продажи для моей книги «о видах» (что выражает верх моего честолюбия). Если книга провалится, то мои ожидания представят меня в крайне смешном виде…». Думая защитить психику своего издателя, Мурея, от возможных и вполне предвидимых им последствий, Дарвин спрашивал в письме к геологу Лайелю: «Посоветуете ли вы мне сказать Мурею, что книга моя не более антиортодоксальна, чем того неизбежно требует её предмет, что я не обсуждаю происхождения человека, что я не касаюсь книги Бытия и пр. и пр., а привожу лишь факты и некоторые заключения из них, которые мне кажутся справедливыми, или лучше ничего не говорить Мурею, предполагая, что он не может иметь ничего против такой антиортодоксальности, в сущности не превышающей того, что находится в любом геологическом трактате, прямо противоречащем книге Бытия».
Жёстко чеканит: когда бить? У меня краплёные карты. Знаю, что делаю.
Вот это да.
Васька проследил пьянящие взлёты авторских эмоций, — любимая книга вышла на свет, — и текстологически-подкожно прочувствовал, сколь всё же велик был страх Божий в душе доброго католика, бросившего вызов небу.
Всё полное чтение поэмы о видах, этой сверкающей Фудзиямы учёного усердия, не подарило Ваське столь мощных переживаний, как эпистолярные репортажи о победном шествии сего труда по Европе и далее везде. Он увидел общее ликование друзей и коллег, по выходе книги вкусивших удовольствия прилюдно, в научных собраниях, потягаться с оппонентами такого ранга, как, например, епископ Оксфордский, и даже приписали пастырю признание в его поражении на судьбоносном диспуте о Творении.
Тысячи смертных были околдованы гибким и ритмичным слогом, ласковой наблюдательностью, чистосердечием — подлинными добродетелями Дарвина как превосходного научного писателя. Возрастает очарованность бешеной силой человеческого упорства: «Дарвин везде побеждает и несётся, как бурный поток…».
Дарвин не таков, каким привиделся Ваське первоначально. Путешественник? Поэт? Честный натуралист? О нет. Ураган! Торнадо! И немного наивный: «Какое проклятое зло, что все эти ссоры кипят там, где должно быть мирное царство науки».
Действительно! Ведь он лично только что с фактами на руках выдумал и доказал эволюцию. Всё уже ясно, как тот самый день… Божий. Если угодно.
Васька мало-помалу проникал в душевные думы великого человека и с удручённым изумлением заодно догадывался, что страстная любовь его отца к Дарвину вытекает из яростного восхищения писательским успехом: всему свету запорошил очи. Он не книгу дал — дубину. Как тяжела и прицельна она, учёный-полупастор понимал прекрасно.
А какой был пиарщик! Любезный, галантный, он каждого искренне благодарил письменно, отвечая на любые знаки внимания, и не просто ввиду хорошего