Мосс взял портфель со стола и заметил под ним белый конверт. Открыл его и прочел короткую записку от Билли.
Две минуты спустя Билли уже впускала его в свою уютную мастерскую. Она попала в точку.
— Я хотела бы получить развод, Мосс. Хотела сказать тебе раньше, но ты был в отъезде. Сегодня за ужином я сообщила обо всем твоему отцу и моей матери. А утром я подала необходимые бумаги.
Он заранее предчувствовал что-то неладное. Но почему-то совсем не подумал о таком повороте дела.
— Это Тэд Кингсли?
— Нет, Мосс, между нами больше ничего нет. Не хочу, чтобы кто-то из нас обвинял другого. Все кончено.
Кончено. Она говорит, все кончено. Говорит также, что это не из-за Тэда Кингсли. Билли никогда не лжет. Боже, развод… От одного этого у отца крыша поедет.
— Зачем тебе развод, если у тебя нет никаких особых планов или какого-то человека? — Каким небрежным был его тон, словно ему совершенно все равно. Но нет, Мосс вовсе не оставался равнодушным к ее решению; стоило возникнуть угрозе потерять Билли, и он все больше желал удержать ее возле себя.
— Я хочу иметь свободу действий. Хочу быть сама по себе. Хочу увидеть, что представляет из себя Билли Коулмэн. Ты можешь понять это, Мосс?
— Нет. Я знаю, что ты собой представляешь. И ты тоже. Все это довольно глупо, не так ли, Билли?
— Я надеялась, что ты не станешь занимать такую позицию, Мосс. Не желаю бередить старые раны, ворошить застарелые обиды. Развестись — вот чего я хочу и чего намереваюсь добиться.
— Я не хочу развода, — резко возразил Мосс.
— А я хочу. Я не собираюсь отступать, Мосс. Назад для меня пути нет.
— Пытаешься взвалить на меня вину за все обиды…
— Нет! Боже, Мосс, ты уже давно перестал видеть во мне того человека, которым я являюсь. Мне нужен развод для меня самой.
— Что сказал отец?
— То, что можно было ожидать. Сказал, что в семье не будет развода. Я перед ним не отступила… и перед тобой не отступлю.
— Почему бы нам немного не подождать, не поразмыслить? Должен признаться, я этого не ожидал. Мне нужно время, чтобы подумать, прийти к какому-то решению.
— Думай сколько угодно. Как я уже сказала, я подала на развод. Я только хотела, чтобы ты услышал это от меня, а не от своего отца.
— Билли, Билли… Где мы допустили ошибку? Мы владели так многим. Как это случилось с нами? — Мосс устало вздохнул. Только этого ему не хватало, когда и без того все идет наперекосяк. Боже, еще и отец окажется у него на шее.
— Не знаю, Мосс. Я пыталась. Но слишком утомительно биться головой о каменную стену.
— Ты обвиняешь меня. Слышу по твоему голосу. Говоришь, что ты устала. И не упомянула, что мы оба старались. Я тоже пытался, черт побери!
— Ты недостаточно старался. Наша семья не распалась бы, если бы ты пытался так же сильно, как я. Никто из нас ничего не имеет. Разве ты не видишь? Да, я обвиняю тебя. Я хотела объединить семью. Хотела, чтобы ты почувствовал это так же, как я. Ты дал обещание и нарушил его. Единственного, единственного, чего я когда-либо хотела, ты мне не дал. Мою семью. Теперь мне это больше не нужно. И ты мне больше не нужен, Мосс.
Мосс не сводил с нее глаз.
— Ты слышала, что сейчас сказала? — медленно проговорил он. — Ты слышала свои слова?
Билли подошла к двери и распахнула ее.
— Слышала. Я это выстрадала. Поздно, Мосс. Лучше тебе вернуться в дом. Я устала.
Мосс с ненавистью прислушался к скрежету задвигаемого засова. Постоял у дверей, сигарета свисала с его губы. Он долго стоял здесь уже после того, как погас свет. Как могло все кончиться? Если бы он сказал, что все кончено… а сейчас он не был готов. Он знал, как бороться, и будет бороться за то, что принадлежит ему.
* * *
Райли радовался, что кончился праздник, День Благодарения; его не было дома со своей семьей на традиционном ужине. Но у него дело, важное дело. Из окна спальни он посмотрел на последствия ночного снегопада. Трудновато будет идти с маршем антивоенного протеста в такую погоду. Райли надеялся, что все-таки средства массовой информации осветят это событие. Анна Мария Воловски сказала, что такое событие не упустят, а она-то, казалось, всегда знала, как пойдут дела.
— На улице, наверное, градусов двадцать мороза, — проворчал Райли, обращаясь к своему товарищу по комнате Майку О'Нейлу. — Замерзнем там как собаки.
— Знаю. Я надел длинные кальсоны и две пары носков. Успокойся, Коулмэн, это всего лишь на пару часов. Выживем. Этот снегопад все равно что старая шляпа для газетчиков, а мы им подкинем новостей, чтоб было о чем написать. Ради этого стоит померзнуть.
Вьетнам, дьявольская заваруха на другом краю света. Не многие называли это войной, а следовало бы, подумал Райли. До сих пор это именуется «политической акцией», размышлял он, подправляя краской плакат, который будет нести: «Верните их домой!!!».
— Они получат свои новости, — усмехнулся Майк. — Что скажешь о моем?
Райли обернулся, чтобы глянуть на лозунг в руках Майка: «Я не иду!».
— Это твое последнее слово, О'Нейл?
— Вот именно, последнее.
— Пошли. Остальные ждут, а я не хочу идти пешком к административному зданию. Я дитя комфорта, предпочитаю посидеть в тепле, пока мы не двинемся.
* * *
Демонстрация в студенческом городке Кентуккского университета обещала стать самой значительной из проходивших здесь до сих пор: журналисты не могли пропустить такое событие.
Марш начался довольно мирно и таковым остался бы, если бы какой-то неопытный полицейский не стал размахивать своей дубинкой от досады на этих «деток богатых задниц, которым больше нечего делать». Майку О'Нейлу удар пришелся по левому плечу. При звуке ломающейся плечевой кости приятеля Райли пришел в ярость. Он размахнулся и обрушил свой плакат на правую руку полицейского, заставив его выронить дубинку в снег. Сара Фитц подхватила ее и нацелилась на второго полисмена. Райли оттеснил Сару в сторону и прыгнул на полицейского. Оператор навел камеру на его сердитое лицо, в то время как тот колотил противника так, что любо-дорого смотреть. Тут началась такая потасовка, что чертям в аду стало жарко.
На Майка О'Нейла, лицо которого было искажено болью, надели наручники и бросили в полицейскую машину вместе с Райли.
— У него сломано плечо. Снимите с него наручники, — умолял Райли. — Мы никуда не убежим. Не мучайте его. Вы что, не видите, как ему больно?
— Заткнись, и чтоб я от тебя ни одного слова не слышал. Все вы дерьмо. Все, кто не хочет служить в армии, дерьмо.
— Можете думать что угодно, но, пожалуйста, снимите с него наручники. Посмотрите на его плечо, если не верите. — В ответ полицейский офицер язвительно засмеялся.